Перемещенное лицо - Владимир Войнович

Чонкин был не против и покурить. Тут же перед ним оказаласьраскрытая пачка с изображением верблюда, зажигалка с тем же животным ипепельница с ним же. Перл достал из кармана пиджака деревянную коробочку, изнее извлек толстую сигару и ножик. Обрезал сигару с двух сторон и прикурил отспички. Почмокал толстыми губами и выпустил облако дыма, за которым лицо его намгновение скрылось.

– Ну что? – вынырнул он из облака и улыбнулся своей страннойулыбкой. – А вообшче, как живете, Иван Васильевич?

Чонкин движением губ, вращением глаз и приподнятием плечпоказал, что живет в общем неплохо, спасибо, никогда так не жил: один в светлойкомнате с пружинной кроватью, с мягким матрасом, с отдельным сортиром и душем ис трехразовым питанием.

– Ностальгией не страдаете?

Решив, что речь о чем-то, связанном с носом, Чонкин ответил,что насморк имеется.

– Ну да, да-да, – охотно закивал Георгий Иванович. – Длянекоторых ностальгия, как насморк, возникает, но быстро проходит, для других,как писала Марина Ивановна: тоска по родине – давно разоблаченная морока. Ноэто все лирика, Иван Васильевич, а меня интересуют не совсем лирчшескиевопросы. Я уверен, что вы мне сразу все расскажете без малеюшчей утайки. Яочень надеюсь, что вы не будете со мной хитрить, играть в мышки-котики,прикидываться простачком-дурачком, потому что это просто-напросто юслесс, тоесть бесполезно. Так вот, я задаю вам первый и наиболее сушчественный для менявопрос: кто вы, господин Чонкин?

Произнеся эту странную фразу, Перл впился в лицо Чонкинуцепким, немигающим взглядом, и собственное его лицо сразу стало жестким,неулыбчивым, недружелюбным. Резкость перемены Чонкина так удивила, что онответно вытаращился на Перла и тоже смотрел в глаза его, не мигая. Причем вэтой игре в гляделки он оказался сильнее. Потому что Перл изображал из себябеспощадную суровость военного человека, а Чонкин ничего не изображал. Онпросто был удивлен вопросом и ждал продолжения. Гляделки в молчаливом вариантеПерл проиграл и потому, подбодряя самого себя, повторил свой вопрос болеенервно:

– Так я вас спрашиваю: кто вы, Чонкин?

Чонкин вздохнул.

Его уже не первый раз в жизни спрашивали о чем-то подобном итребовали отвечать прямо, не лукавя и не увиливая, но опыт не прибавил емуумения находить правильные ответы. В очередной раз он растерялся, но сталобъяснять:

– Да кто ж я, ну, кто же? Ну, Чонкин же.

– Чонкин? – переспросил Перл. – Просто Чонкин и большеникто?

Не зная, что ответить, Чонкин пожал плечами.

– Хорошо. Но тогда скажите мне, для какой цели вас вызвал ксебе генералиссимус Сталин?

Чонкин повторил предыдущий ответ тем же движением плеч.

– Ну как это так? – недоумевал Перл. – Допустим даже, что выне знаете. Но у вас же могут быть какие-нибудь предположения. Подумайте сами,чем вы могли быть полезны Сталину. Ну что? Есть у вас в голове хотькакая-нибудь догадка? Чего он от вас хотел?

– Да откуда ж мне знать, чего он хотел?! – горячо возразилЧонкин. – Как я могу знать? Я ж его не знаю. Я его только на портретах видал, ана личность никогда.

Чонкин говорил искренне, и ответы его казались Джорджу Перлувполне убедительными. Но все-таки, все-таки, все-таки, был же чем-то вызванинтерес Сталина к этому Чонкину, и не может быть, чтобы у него самого не быломыслей по этому поводу.

Первый допрос окончился для Чонкина более чем благополучно.Его не только напоили виски, но еще в соседней комнате покормили обедом.Шикарным. Они сидели за столом, покрытым накрахмаленной скатертью, с такой жехрустящей салфеткой за воротом. И прислуживала ему и Георгию ИвановичуДжессика, та самая негритянка, которую обещал Чонкину Перл, намекая на то, чтообещает не за красивые глаза, а за откровенность, которой пока что в словахЧонкина он, кажется, не обнаружил.

Во второй половине дня Чонкина, хорошо накормленного ислегка пьяноватого, увезли туда, где он жил. А утром опять привезли к господинуПерлу. Чонкин ожидал, что опять все начнется с угощения, с виски и всегоостального, такие допросы готов он был терпеть сколько угодно, хоть всю жизнь.Но на этот раз господин Перл встретил его хмуро, держался как чужой, никакоговиски не предлагал, говорил жестко, с угрозами, намекал приблизительно так:

– Некоторые думают, что мы, американцы, свободолюбивые,демократичные, гуманные, то есть слишком добрые. Увы. Мы были очень добрыми, ноувидели, что мир вокруг нас жесток и неприветлив. Мы это учли. Мы и у немцевкое-чему научились. – Последняя фраза была неприкрытой угрозой, но осталасьЧонкиным незамеченной, потому что он понял ее так, что у немцев Перл научилсянемецкому языку.

Следует объяснить, что перемена в настроении Перла была неслучайной, а глубоко продуманной и соответствующей концепции двух следователей– злого и доброго. Злой сначала кричит на подследственного, угрожает емуразными недозволенными методами воздействия, а иногда и воздействует.Подследственный пугается, озлобляется, замыкается. Потом приходит добрый.Подследственный расслабляется и открывает ему душу. Так вот Перл был добрый излой в одном лице. Он уже со многими допрашиваемыми им людьми так работал, инебезуспешно. Сегодня добрый, завтра злой, послезавтра опять добрый. Так он велсебя и с Чонкиным. Один день, будучи добрым, поил Чонкина, кормил, угощалсигаретами, обещал соединить с Джессикой, показывал порнографические открытки, гдеизображались другие девушки и, по обещанию Перла, могли быть Чонкину доступныживьем. А на другой день был зол, неприступен, ничем не угощал и стращалнеимоверными карами. В один из дней, когда был зол, подверг Чонкина испытаниюна детекторе лжи.