Исцеление водой - Софи Макинтош

Тогда вместо меня она обращается к Грейс, и та отвечает:

– Можешь делать, что тебе хочется.

И, обняв, привлекает Скай к себе. Делает она это явно в пику мне.

– А что говорил Кинг? – напоминаю я.

– Ну, так и чего, – отмахивается Грейс. – Мы однажды уже укорачивали себе волосы. Ты, наверно, этого не помнишь, – говорит она уже Скай, – но тем не менее это было.

Вдвоем они уходят в ванную и закрывают дверь. Я остаюсь рассматривать свои обкусанные ногти. «Чик-чик-чик», – работают ножницы. Слышно даже сквозь деревянную дверь.

Когда сестры выходят, темные волосы Скай обстрижены аж до ушей. Гляжу на нее, не скрывая страха.

– Так лучше, – объявляет Скай, крутанувшись вокруг своей оси.

Новая прическа делает ее намного старше – словно в один большой прыжок она вдруг нас догнала. Скай отворачивается к трюмо и разглядывает себя в зеркале. Грейс восхищается плодом своих стараний. Я же, глядя на это, делаю глубокий вдох, потом еще один.

– Прелестно выглядишь, – говорит Грейс. – Мужчины оценят. Только не позволяй им никаких вольностей.

– Фу, какая мерзость! – брезгливо сморщивается Скай.

– Да, мерзость, – соглашается Грейс. – Рада, что ты так считаешь.

На меня они при этом и не смотрят. А у меня кровь ударяет в голову, лицо пылает.

Скай уходит в ванную собирать свои обстриженные волосы, раскладывая их по кучкам в зависимости от того, что будет с ними дальше делать. Приносить в жертву или делать амулет. А может, возьмет и посадит часть их в саду – и вскоре появится новое дерево, пропихнув сквозь землю свои мягкие коготки.

Я вглядываюсь в нее, пытаясь увидеть первые признаки болезни. Может быть, мое тело уже и поздно спасать, но для сестер я обязательно сделаю все, что в моих силах, несмотря на всю их неблагодарность.

Когда Скай заканчивает свое дело в ванной, я иду в спальню к маме, в ее ванную, и достаю из аптечного шкафчика аспирин. Скай открывает рот, закрывает глаза, и я кладу ей на язык одну таблетку, другую, после чего одну закидываю заодно и себе в рот – потому что, хотя я больше и не ощущаю тошноты, но по всему телу у меня начинает потихоньку нарастать неясный жуткий страх. Какой-то непонятный симптом. То, что, по правде говоря, появилось во мне несколько дней назад, когда Ллеу был на мне сверху, и я, внезапно открыв глаза, увидела его холодный, угрюмый взгляд, прикованный к стене за кроватью. Словно я для него случайный, незнакомый человек, словно вместо меня мог бы быть кто угодно.

Джеймс находит меня плачущей в саду, там, где никто не мог бы моих слез увидеть. Я будто очутилась в детстве, и никто не хочет ко мне подходить, и ничто не в силах побороть во мне нестерпимое желание, чтобы меня обняли, приласкали или хотя бы просто выслушали, – и я ничего не могу с этим поделать. Я опускаюсь на корточки за одной из полуразрушенных каменных стен и сажусь на траву, еще влажную от росы, отчего у меня сразу намокает юбка платья. В самом центре моей боли – жаркий комок злости. Нахожу у стены острый осколок камня и, взяв в ладонь, крепко сжимаю.

– Что с тобой? – слышу я рядом и от неожиданности замираю.

Джеймс усаживается рядом со мной, не обращая внимания на царящую вокруг сырость. Берет меня ладонью за плечо, но поскольку от его прикосновения я резко вздрагиваю, то сразу убирает руку.

– Надеюсь, мы вчера вечером не слишком вас, девчонки, расстроили?

Он постоянно обращается к нам «вы, девчонки» – но я теперь просто девчонка, сама по себе, и к тому же за пределами дома. И со мной может случиться все что угодно.

– Меня не расстроили.

– Можешь рассказать мне все, Лайя. Что случилось?

Я лишь начинаю плакать еще пуще. Джеймс сидит и просто ждет, и в конце концов – вопреки моему желанию – я выдавливаю:

– Сестры…

– Что с ними такое? Вы что, поссорились? – очень мягко и осторожно спрашивает он.

Я утираю глаза.

– Ох, Лайя, Лайя, очень грустно это слышать. – Он умолкает на несколько секунд. – Но ты уже достаточно все же взрослая, чтобы жить своею жизнью. В твоем возрасте это даже ненормально – настолько зависеть от сестер.

Я чувствую себя пристыженной.

– Знаешь, я всегда терпеть не мог своего брата, – задумчиво продолжает Джеймс. – Порой мне даже хотелось его убить.

Я мигом затихаю, жаждая побольше услышать о Ллеу.

– А потом он заболел. Очень сильно заболел. Мы были тогда еще детьми. Мне казалось, он скоро умрет.

Силюсь представить Ллеу больным, маленьким и уязвимым – но вообще никак не удается представить его ребенком. Вместо этого сразу вспоминаются все те отклонения, что чуть не каждый год случались с организмом Грейс, не столь выносливым, как у меня. Два раза у нее была горячка, причем один – настолько тяжелая, что ей устроили голодание, а перед дверью в ее спальню насыпали порог из соли. Еще один раз у нее от осиного укуса раздулась лодыжка, но яд все же попал, к счастью, довольно далеко от сердца. Все это ничуть не готовило ее тело к решающим переменам.

– Это заставило меня осознать, что же значит для меня брат, – продолжает Джеймс, не сводя с меня взгляда. – И этого я уже больше не забыл, даже когда он поправился. Нельзя пренебрегать родной кровью, верно? – И, помолчав, добавляет: – Так что все пройдет, что бы у вас там ни случилось. Я в этом уверен.

«Ты же ничего не знаешь!» – так и хочется ему сказать. Что бы он там ни думал, во мне кровь – сама по себе, безразличная к их крови. И тем не менее все, что во мне есть, принадлежит им, стоит им только этого пожелать. Мне хочется рассмеяться ему в лицо, хочется указать на все, что есть вокруг меня – на этот дом, этот лес, на этот сад, что раскинулся позади нас. «Между нами нет никаких параллелей, – хочется сказать ему. – Есть вещи, которые никогда не пройдут и не забудутся».

С легкой и удовлетворенной улыбкой он поднимается на ноги, стряхивает с брюк приставшую траву и грязь.

– Может, пойдешь со мною в дом? А то перегреешься здесь.

– Мама, – произношу я в ответ. – Буду высматривать, когда вернется мама.

Он снова вздыхает, кивает головой:

– Ну, если тебе так хочется…

Скай снится какой-то кошмар. Разморившись в полудреме на перегретой к вечеру террасе, мы видим, как руки у нее извиваются и выкручиваются, рот разевается буквой О, как мечутся туда-сюда коротко остриженные волосы. Еле сдерживаю в себе порыв высказать Грейс: «А я тебе говорила!».

Та, в очках от солнца, полулежит, согнув колени, на шезлонге, с задумчивым видом продолжая умащать себе плечи и ляжки запретным для нас маминым маслом для загара.

– Мне страшно! – проснувшись наконец, говорит Скай, вся взбудораженная и в поту, когда встречается с нами взглядом. – Но я не знаю отчего.