Ты не заставишь меня - Юлия Гауф

И то, что я на ногах – ее заслуга.

Я в долгу теперь.

Пожизненном.

— Подожди, попить возьму, я же на смене, – она остановилась у кофейного автомата и нырнула рукой в карман белого короткого халатика. Достала мелочь и надавила на кнопки. — Слышала, кого—то из твоих сегодня опять привезли, – Надя зевнула. — С огнестрельным. Слухи ходят, что Волынов вернулся. Ты бы отсиделся еще, Демьян. У тебя сейчас сил не хватит.

— Хватит, – отрезал.

Надя поглядела на мою трость и вздохнула. Подхватила стаканчик, из которого в воздух змейкой потянулся пар.

— Я знаю, что ты мужчина, и все такое, – она подула на кофе, — но я тебя чуть не потеряла. И еще раз вытащить не смогу.

— Еще раз и не придется.

— Операция была сложная. Но дело ведь не только в этом, – Надя двинулась по коридору, — человек, чтобы ему помогли – сам должен этого хотеть. А ты не хотел. Это из-за нее, да?

— Из-за кого? – резко повернулся и сжал зубы, чертовы швы, и эта чертова стерва, на несколько миллиметров выше – и ее пуля попала бы в сердце, я каждую секунду чувствую, как туго стягивают спину бинты.

И каждый миг помню о ней.

— Ладно, ты только не дергайся, Демьян, – Надя провела пальцами по моему плечу. — Просто…я думала, ты понимаешь.

— Что я должен понимать? – палкой толкнул дверь и шагнул на лестницу.

Надя на ходу отпила кофе. Помолчав, ответила.

— То, что она тебя не заслуживает. Она другая. У нее была семья. Для нее жизнь в детском доме – пустой звук. И твоя жизнь – тоже. Ей ничего неизвестно ни о дружбе, ни о любви.

— А нам известно?

Надя снова выдержала паузу, мы спускались и по ступенькам стучала моя палка, я видел свое отражение в стекле на площадке – исхудавший, некрасивый, хромой.

— Я помню длинные ночи и пустой актовый зал, – сказала она наконец. — Как ты учил меня не молчать, а бить в ответ. И мы танцевали без музыки. Сколько лет прошло? И я до сих пор, если нужно будет – сделаю это. Собой закрою тебя. Что это, если не дружба? И если не любовь.

Вышли в холл.

На стене негромко работает телевизор, у двери стоит охранник.

Остановился у ресепшен и повернулся.

— Куртку принесешь?

Надя всучила мне стаканчик с кофе. Скрылась в коридоре, что ведет в служебные помещения. Постоял, послушал новости по телику.

Ноги ватные.

Мне надо больше двигаться.

Я уже давно должен бегать.

Но только сейчас осознал, что врачи правы. И всё зависит от самого пациента. Когда не знаешь, зачем тебе дальше жить – как вставать и идти.

Куда.

Показалась Надя с синей курткой подмышкой. Встряхнула ее, как рубашку, опять хотела помочь, но я выхватил куртку, сунул руки в рукава.

И чуть не упал, без опоры мне пока сложно. Но взглядом остановил Надю, когда она потянулась ко мне.

— Спасибо, – тоном постарался смягчить грубость. — Я ненадолго.

Она кивнула, закусила губу.

Догадывается, для чего Костя вечерами приезжает и о чем я спрашиваю.

— В палате пока приберусь, ты там вечно все раскидываешь, – Надя поднялась на носочки. Поправила воротник куртки, посмотрела мне в глаза. Ее лицо приблизилось, губами коснулась моих.

Не двинулся ей навстречу, и в сторону не шагнул тоже, ласку я чувствовал раньше, один краткий месяц, а теперь снова – помню только, как валялся под обезболивающими и звук выстрела.

И тонкую девичью руку, которая сжимала пистолет.

— Ладно, не задерживайся, – Надя опустила голову, отступила.

Развернулся и вышел на крыльцо, в ночь.

Ветер зашевелил волосы на затылке, заскрипел под ногами снег. Мягкие туфли тут же намокли, добрался до скамейки под фонарем – и силы кончились.

Сел.

— Здарова, – Костя стянул зубами кожаную перчатку. Шмыгнул носом, передернул плечами. — Ух, холодрыга.

— Нормально, – посмотрел на сугробы за забором, полной грудью вдохнул ледяной воздух – и спину заломило.

— Так, ну, – Костя суетливо поднялся, потоптался на месте. — В общем. Говорят, Волынов вернулся в город. Пока только слухи, но…

— Слышал, – оборвал. И задал вопрос, ради которого я день за днем просыпаюсь, на завтрак ем кашу, выслушиваю физиотерапевта и хожу по дорожке в спортзале, и ночи жду, чтобы выйти в больничный парк, на десять минут. — С Коваль что?

Коваль.

Даже в мыслях только так ее и называю теперь, она дочь своего отца, породой в Руслана, а я влюбленный долбо*б, был.

Позволил себе повернуться спиной к этой женщине.

И получил то, что заслуживал.

Очередной урок.

— С ней все так же. Живет в “Соблазне”, ездит на джипе Руслана, по утрам торчит в больнице у младшей Коваль, та все еще в коме, – отчитался Костя. — Старшую не трогают. Опасаются. Она же вроде как с тобой была. А о тебе никто не знает. Поговаривают, что тебя Волынов пришил. На ушах все стоят, короче.

— На счет Волынова, – потер щетину на подбородке и взглядом уперся в помощника. — Следите. И к Коваль его не подпускайте. Что угодно делайте. Не хочу, чтобы он ее убил, – палкой прочертил линию в снегу. — Я сам.

Глава 20

Я беременна, и это не ошибка.

Пять тестов. Пять! И ребенок абсолютно точно от Демьяна, ведь больше-то и не от кого. Я беременна от человека, которого убила.

Я убийца.

Я просто чертова убийца. Почему-то думала, что легче станет, когда Демьяна не станет. Что освобожусь, стану сильнее, отомстив. Но нет, не стала я сильнее.

Совесть давит, снедает. В спину стреляла, вымещая обиду и ярость. Доказать хотела, что смогу, и… и уверена была, что промахнусь. Или что Демьян обернется, увернется. Что пуля волшебным образом не вылетит.

Я хотела выстрелить, но в глубине души я понимаю – не хотела ни убивать, ни ранить. Наказать хотела, отомстить, вот и все.

— Теперь-то что, – прошелестела я, и отошла от сестры, которая как всегда в последнее время безмолвна. — Ничего уже не изменить.

Папа любил повторять, что не стоит ни о чем жалеть. О мести виновному, о смерти невиновного – ни о чем. Что сделано, то сделано, и жалеют о том, что нельзя исправить, только