Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Ванна и гребень, облагообразив, изменили внешность Пьерины.Черные как смоль волосы трогательно оттеняли мертвенную бледность кожи,восковой, словно лепесток лилии, выросшей на могиле самоубийцы. Пьеринаказалась такой юной, такой беспомощной, такой невинной… Как, во имя неба,умудрилась эта девочка оказаться виновной в совращении, распутстве, грабеже,убийствах?! Невозможно, просто невозможно было в сие поверить, и частенько,глядя на сизые губы Джильи, готовые вот-вот испустить последний вздох, Трояндадумала, что это сломленное создание никак не могло быть столь порочным.Все-таки не зря молчал под пытками Лазарио: у него хватило благородства оберечьнесчастную жертву своего сластолюбия от расплаты за то, во что он ее самвовлек. Конечно, Лазарио один виноват во всем. Джилья просто не могла противнего устоять. И вот теперь он казнен, а она — на пороге смерти…

Аретино бесился, когда Троянда высказывала ему эти своимысли, называл Джилью истинным исчадием ада. по-прежнему призывал на ее головугромы и молнии, клялся отдать блюстителям правосудия, а то и собственноручнорасправиться с грязной девкою, но… Время шло, уговоры Троянды делали свое дело,и сам Аретино постепенно привыкал к мысли, что дом его осквернен (так ончастенько выражался, говоря о присутствии здесь Пьерины). И наконец Трояндадождалась, когда при упоминании ненавистного имени Пьетро не вспылил, а, махнуврукой, бросил вполне миролюбиво:

— Черт с ней, пусть умирает спокойно!

В эту ночь Троянда впервые спала без кошмарных сновидений, вкоторых Аретино прокрадывался в каморку к Джилье и возвращался с руками,обагренными кровью. Утром она поспешила к своей подопечной, чтобы сообщить, чтогосподин почти простил ее (о том, как она несчастна без этого прощения, Джильятвердила с утра до вечера), и, к своему изумлению, обнаружила, что Аретиноопередил ее, очевидно, решив объявить о своем великодушии самолично. Однаковыглядел он отнюдь не снисходительным победителем: сидел у жалкой постели,закрыв лицо руками, и слезы капали меж его растопыренных пальцев. Здесь женаходился трагически-молчаливый Луиджи. Лицо Пьерины тоже было залито слезами,и оба они являли картину такого неизбывного горя, что у Троянды защипало вносу, как если бы она заразилась печалью, будто насморком. Не было сомнений: Аретино,Луиджи и Джилья сейчас вместе оплакивали Лазарио, иногда прерывая свои стенаниялишь для того, чтобы еще раз вспомнить, каким красавцем был Лазарио, какимобаятельным, умным, добрым, веселым… единственным в мире! И проклятия Аретинообрушивались на головы тех, кто подверг его таким страшным пыткам, такойпозорной, чудовищной казни!

Осознав, что за Пьерину бояться нечего, ей от господинаничто не грозит, Троянда почувствовала себя лишней и поспешно ушла в своипокои, где устроилась в саду, в тени розовых, непомерно разросшихся кустов ипринялась читать любимые Овидиевы «Метаморфозы», упиваясь непредсказуемостьюпревращений богов в людей, а людей — в создания природы.

Вдруг густой, как сироп, сладкий розовый запах сделался ейотвратителен. Тяжесть налегла на сердце, похолодели руки… Слабость нахлынулатакая, что книга выпадала из рук. Почти ползком Троянда добралась до постели,легла. Здесь было прохладнее, постепенно стало легче.

«Это от усталости, — сказала она себе. — Я просто замучиласьс этой несчастной Джильей. Но ничего: теперь Пьетро простил ее, она можетумереть спокойно, а я буду свободна».

Она снова взялась за книгу, постепенно забыв о приступеслабости. Вечером пришел Пьетро, они вместе долго ужинали, потом долгопредавались любви, так что уснули почти на рассвете, измученные иумиротворенные… К Джилье Троянда попала лишь после полудня — и с изумлениемзаметила, что «сломленная лилия» меньше всего напоминает умирающую.

* * *

Разительное превращение произошло с бедняжкой оттого, чтоАретино простил и ее, и Лазарио! А может быть, заботы Троянды сыграли наконецсвою роль. Так или иначе, Пьерина неудержимо возвращалась к жизни, и Трояндавдруг поняла, что прозвище Джилья не подошло бы ни одному существу на свететак, как ей. С каждым днем она все меньше напоминала увядший могильный цветок ивсе больше — садовую, заботливо лелеемую лилию во всей ее красе.

Кожа у Пьерины была необычайно белая, матовая, без малейшегорозового оттенка, но как бы светящаяся изнутри. И на этом белом лице выделялисьалые губы — воистину алые! — и глаза, зеленые, как изумруды. И хотя Джильяпоявилась на свет черноволосой, а по венецианской моде волосы у красавицыдолжны быть непременно золотые (во имя чего дамы с древнейших времен шли наразнообразнейшие ухищрения!), мало кто из этих канонических красавиц мог бысоперничать с Пьериной. Более всего поражала в ее лице эта самая чистотаконтрастных красок: белый, алый, зеленый, черный. Она всегда держала глазастыдливо опущенными, ведь стыдливость — свойство истинной лилии, так чтовпечатление, производимое этим внезапным сверканьем изумрудов, было воистинупотрясающее. К тому же глаза ее казались неестественно огромными — ведь Пьеринаеще не совсем оправилась после болезни, — и не просто восхищали, но инеобычайно трогали сердце.

Не только в лицо ее вернулись краски жизни — ожила она вся,вся ее натура, и Троянда поразилась, какой веселой, общительной, смешливойоказалась несчастная Пьерина! К своему великому удивлению, она как-то разобнаружила в каморке Джильи величайшую тесноту, случившуюся из-за множестванабившихся туда Аретинок, безо всякого смущения болтавших с больной, будто состарой подругой. Как выяснилось, некоторые из них и впрямь свели знакомство сПьеринои два года назад, до того, как она сбежала с Лазарио, — и теперь судовольствием посвящали ее во все перемены, случившиеся в жизни синьора Пьетроза это время, среди которых были и хорошие, и плохие, но самой ужасной, на ихвзгляд, стало появление «этой неотесанной Троянды».

В самый разгар перечисления своих недостатков упомянутаяособа и явилась. Одна из сплетниц по имени Филумена (с некоторых пор она высоковздымала знамя ненависти к фаворитке хозяина и считала своим долгом поливать еегрязью при всяком удобном случае) тараторила с такой скоростью, словно бояласьне успеть, и поэтому Троянда успела узнать, что она — великанша, которая вышечуть ли не всех в доме; ест она столько, что с каждым днем толстеет все большеи скоро не пролезет в дверь; кудри красит — «да разве бывает на самом делетакой цвет волос? Он же совершенно неестественный!» — а нога у нее такогоразмера, что башмачник жалуется: на туфли этой синьоры уходит кожи чуть ли не вдва раза больше, чем на туфли любой другой женщины.

Последние слова почему-то уязвили Троянду больнее всего, онадаже замерла на месте, но едва чуть очнулась и приготовилась ворваться,изобличить Филумену, предложив сравнить размер их ног, и тогда еще неизвестно,кому придется стыдиться, как ее снова пригвоздил к месту осуждающий голос: