Манон или Жизнь - Ксения Букша

– Я не буду говорить, – нервничает Манон (мы выезжаем со двора). – А то я усугублю своими речами, и мне станет еще хуже. Мне надо отвлечься. Расскажи мне что-нибудь о финансовых рынках. Расскажи мне про Баффета: он инвестор или спекулянт?

– Разделение на инвесторов и спекулянтов, на мой взгляд, не качественное, а количественное, – говорю послушно. – Выби-рать, как признак, наличие плеча – устарело лет на двадцать. Баффет всегда старался выглядеть инвестором, это очень важная компонента его имиджа, так же как для Сороса важно, чтобы думали, что это он обвалил фунт. И, наверное, Баффет когда-то вел себя только как инвестор. Но несколько лет General Re была одним из крупнейших и очень агрессивным игроком на рынке производных инструментов на процентные ставки – как раз тогда, когда Баффет ругал опасности этих инструментов. Такие позиции неизбежно несут в себе leveraging. С плечом или нет его валютные позиции – вопрос бессмысленный (поскольку заемные средства у его группы есть, любая позиция, в некотором смысле, с плечом). Я уж не говорю про те полтора года, когда он владел «Саломоном»…

– Блин, как же мне херово, – говорит Манон, подаваясь вперед.

Мы уже выехали из Шамони и теперь мчимся по какой-то зеленой расселине между двух гор, мимо мхов и лишайников, мимо невысоких рощ.

– Да что с тобой такое?

– Все внушает мне ужас, – обстоятельно говорит Манон и судорожно сглатывает. – Мне страшно смотреть на все это, вообще на все. Я, кажется, сейчас помру.

– У тебя есть с собой что-нибудь от таких припадков? – спрашиваю. – Может, у тебя аллергия?

– Нет, это не аллергия. Де Грие, де Грие, я помираю, скорее поехали, какой тут ближайший город, мне нужно к врачу и в аптеку, тут можно вызвать скорую? – причитает Манон, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ты ведешь себя просто отвратительно, – говорю я.

– Человек помирает, а ему говорят, что он ведет себя отвратительно.

– Манон, это психологически неверно! Твой припадок обусловлен не физиологией, а психологией!

– Да пошел ты! – кричит Манон.

– Вот так, разозлись хорошенько!

– Мать твою, да мне не поможет разозлиться, мне ничего не поможет! – кричит Манон. – Ты ни хрена не понимаешь, эта хрень – последствия Чернобыля, и от нее, бллин, не помогает твоя психология! Я, мать твою, и так сосредотачиваюсь и контролирую дыхание, я и так знаю, что моему организму все это только кажется, мои мозги это знают, но мой организм ни хрена не желает понимать, ясно тебе или нет?

Я наддаю газу и стискиваю зубы. Манон принимается молиться:

– Пресвятая и пречистая Богородица, святыми Твоими и всесильными мольбами отжени от меня, смиренного и окаянного раба Твоего, уныние, забвение, неразумие, нерадение, и всякая скверная, лукавая и хульная помышления, от помраченного сердца и ума моего, и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен… и избави меня от многих и лютых воспоминаний и предприятий… и от всех действ злых свободи мя… яко благословенна еси от всех родов, и славится пречестное имя Твое… во веки веков, аминь… Ты скоро уже доедешь, мать твою, до города, где-нибудь там есть аптека, или мне подыхать посреди поля придется?

Солнце жарит. Рощи отбрасывают на дорогу тошнотворную кружевную тень. Небо становится все гуще и синее. Наконец, замелькали домики. Это олимпийская деревня Альбервиль, очередной горнолыжный курорт.

– Смотри, здесь где-нибудь есть аптека?

– Я хочу заехать в центр, там точно есть.

Мы паркуемся в тени.

– Там снаружи градусов сорок. Лучше бы тебе не идти со мной. Вот что: ты посидишь здесь, а я сбегаю за лекарством. Идет? Только напиши мне карандашиком на бумажке.

– Нет, я здесь одна не останусь, – быстро говорит Манон и резво вылезает из машины.

На улице – пекло, настоящее пекло. Древняя жара, как в парке юрского периода, густая, клубится. Сразу прилипает к телу. Площадь дымится, фонтан порошит сухой водой. Деревья высохли и трещат, как трут. Вершины Монблана тают. Чумовое синее небо. Манон подпрыгивает и приплясывает. На больную она совсем не похожа.

А между прочим, тертая морковка страшнее вишневой косточки и хлебной крошки, потому что в ней кислота, которая может прожечь горло насквозь.

– Аптека, аптека, – бормочет Манон, – на центральных площадях и на маленьких улицах. Кажется, это она.

– А ты знаешь, что именно тебе нужно?

– Да, да, да, и я даже могу объяснить это по-французски.

Мы вваливаемся в аптеку. Там на удивление много народу. Несколько старичков звонят по телефонам, запутываясь в красных и синих проводах. Манон роется в сумочке, находит карандаш, листок бумаги, судорожно вдыхает, пишет название лекарства на листке бумаги.

– Черт, черт, – бормочет она, – опять началось.

Манон прямо-таки бросается к окошечку, падает туда, протягивает листочек.

– К сожалению, это лекарство выдается только по рецепту, – возражает продавщица.

– Ну дайте ей, ей же плохо! – вмешиваюсь я. – Одну таблетку выдайте, и все!

– Я ничем не могу помочь.

Манон приходит в полное отчаяние. Она падает на стойку у телефона. Старички шарахаются и крутят головами.

– To Hilfe! – задыхается Манон. – To Hilfe!

Хватаю ее за руку, жестко, выволакиваю на улицу. Звоню в местную «скорую». Манон скрючилась у стены, спрятав голову между коленями. По временам она хватает себя за горло и хрипит.

Набегают врачи. Манон вскакивает и мчится навстречу им, сама залезает к ним в машину.

– А вы?

– Я с ней, – объясняюсь я.

С твоей фамилией, де Грие, просто стыдно так плохо знать французский. Манон же – бормочет, лепечет и жестикулирует, судорожно дергается, делает какие-то ужасные, незнакомые мне и неприличные жесты. Машину подкидывает на ухабах. Через две минуты мы прибываем в больницу. Манон пробегает вестибюль, садится у стенки.

– Что с ней случилось? – задают мне вопросы.

Я по мере сил объясняю, но натыкаюсь на непонимание и недоумение. Врачи пытаются сделать что-то по-своему.

– Рэнди, – стонет Манон, откинувшись. – Я сейчас помру…

Манон принимается ходить и ходить, врачи кричат ей: сиди спокойно, но ее мотает, зрачки расширены и заведены вверх-вбок.

– За мои деньги, – говорит Манон, – за мои-то деньги! За мои деньги!

– Что у тебя болит? Где, в каком месте?

– Все! Везде! Не знаю! Лечите! – кричит Манон. – Лечите меня!

В вестибюле – женщина со сломанной ногой, еще – меланхоличный больной мужчина (видимо, почки или печень). Меня начинает тошнить. Мы чем-то отравились. Или это от жары. Врач спрашивает меня: что мы ели? Похоже, это нервное. Какой-то припадок с ней. Она говорит «Чернобыль», скажите, это опасно? Поднимались в гору: шагом, бегом? Астма? Аллергия? Почки? Что с нею, черт возьми, такое?