Ядерные материалы - Андрей Алексеевич Молчанов

путались курки и спусковые крючки, резидентуры и агентуры, оперы и следователи…

Книжки как сосиски. Съел — и забыл.

Он всегда полагал, что писатель соединяет в себе одновременно композитора, автора песни и певца. Бывает, что «напевность» — музыка стиха или прозы — великолепна, но мысли — ни на грош. Бывает — есть великолепная мысль, но музыки и исполнительского мастерства, то есть «языка», — никакого. Ну и возможны иные вариации. В приложении к современности — нет ни того, ни сего, ни этого.

Впрочем, по дороге к Геннадию он купил книжку. Автором являлся его знакомый поэт, с кем он не виделся уже лет шесть.

Поэт, судя по всему, решил податься в прозаики.

Крохин вытащил из кармана пальто книгу. Раскрыл — опять-таки — наугад.

«…он встал на неутомимый эскалатор, поехал наверх. Было что-то утешительное в этом медленном подъеме из-под земли на свет божий. Навстречу спускались в мраморную преисподнюю грустные люди, словно предчувствуя, что когда-нибудь придется проделать это уже по-настоящему, раз и навсегда. Для кого-нибудь из них, может статься, данный спуск и в самом деле был последней, генеральной репетицией.

Он скользил по молчаливым, сосредоточенным лицам, сознавая, что видит их в последний раз. Сколько же лиц человеческих перевидела земля за все эти пролетевшие века и тысячелетия. Где они теперь, в каких неведомых далях и пространствах?»

А вот еще:

«Так бывает солнечным августовским днем, когда встрепенется от внезапного порыва ветра березовая роща и густо посыплется с ослабевших веток невесомая листва. И долго еще успокаивается это сухое шуршание, несколько упрямых листков пытаются зацепиться за соседние ветви, прежде чем упасть на землю, но безуспешно. Роща по-летнему жива, нет в ней покуда явных прорех и просветов, но человек уже замер с дрогнувшим сердцем — как быстро летит время, вот и осень, а там зима, зима…»

Ого! Оказывается, за тяжким заслоном всякого рода новомодной жути таились, слабенько пробиваясь наружу, как ростки сквозь асфальт, живые побеги настоящей литературы — неподвластные коммерческой косе. В невзрачных обложечках, с хилыми тиражами… А иногда и маскировалась в этой жути, идя на компромисс формальной мимикрии.

Он положил папку обратно, поверх хранившейся в ящике портативной пишущей машинки.

Подумал рассеянно, глядя на смерзшиеся в пыльной заскорузлой ваксе литерные молоточки: «Из этих буковок, как из атомов, составляются миры».

Нет, ему уже никакого мира не составить! Спекся!

Поэт Крохин остался там, в прошлом, в «министерстве» Союза писателей, в кормушке, куда было проникнуть труднее, чем в личный состав центрального аппарата КГБ, ибо, заполучив членскую книжицу, можно было ничего не сочинять, а так — печь пространные рецензии, заседать в комиссиях, рассуждать на ту или иную тему, кататься с сильно пьющими писательскими делегациями по стране, зная, что тебе — идеологу, так сказать, — обеспечат и бесплатную новую квартиру, и машину вне очереди каждые три года, и книгу ни о чем в порядке издательской очередности, и надежную пенсию, и…

Все. Гуд бай, халява!

Вернулся Геннадий. С водкой и копченой рыбой, завернутой в грубую бумагу — возможно, продукт переработки былых художественных достижений недоразвившегося абортированного социализма.

Поднимая рюмку, Владимир предупредил его:

— Повторяю: гарантии по списку даешь прочные! Иначе… — Тут он припомнил Игоря и взвесил, соответственно, свои карательные возможности. Иначе, Гена, тебе — труба! За моим шефом та-акая банда стоит! Сейчас, кстати, у их пахана обретаюсь. В загородном доме. Отстроили на крови хоромы, сволочи!

— Три-четыре вакансии не гарантирую! — изрек, нетрезво водя рюмкой над столом, Геннадий.

— Хорошо. С женой-то… напрочь развелся? Без всякого?.. Бесповоротно? поднося рюмку ко рту, поинтересовался Крохин.

— Отрезано!

— Не жалеешь?

— Как о вылеченном геморрое! — отчеканил Геннадий.

— Тогда — давай!

Рюмки торжественно сошлись, выплеснув в своем решительном соприкосновении часть водки на холостяцкую скатерку.

Через два часа Крохин позвонил в бандитское логово, попросив заплетающимся языком, чтобы за ним прислали машину.

С трудом выйдя из подъезда, он сунул смятую пачку сигарет в пасть каменного льва, сидевшего со своим собратом у подъезда старого московского дома, и поплелся к новенькому «БМВ», прибывшему за его плохо повинующимся в производстве направленных движений туловищем.

В голове крутились мысли о прозе и поэзии, обрывки чьих-то выдающихся фраз, но лейтмотивом выделялось заключение, что на арабе он в очередной раз заработал, дельце обстряпано, порученное задание выполнено, а уж чего там дальше… Красота, в общем!

— Ты чего, тачку не мог взять? — неприязненно покосился на него водила молодой, худощавый парень. — Или — совсем бедный?

— Тс-с-с! — поднес палец к носу Крохин. — Какая еще тачка! Сядешь, а тебя по голове… У вас тут — полный бардак! А моя жизнь мне… это… — Он чиркнул колесиком зажигалки, а затем в трудной попытке уткнул-таки кончик сигареты в оранжевый листок огня. Уточнил вяло: — Моя жизнь принадлежит… мафии, понял?

— Понял, — утомленно отозвался водила.

— Вот… Хорошо. А теперь слушай… Ты, между прочим, везешь поэта… Хочешь послушать? Строки?

— Ну, гни…

— И — согну! Так…

Душа по капле собирает свет.

Все отними, оставь мне эту боль,

Где девушка четырнадцати лет

Мне первый раз сказала про любовь.

Спроси меня, зачем я берегу

Прах золотой, наивные слова…

Она уже — на дальнем берегу,

Она уже видна едва-едва…

Зачем я прожил долгие года,

Не знаю сам, струится жизнь во мне,

Которая нигде и никогда

Не повторится больше на земле.

— А?!. — с заинтересованным вызовом спросил он водителя.

— Курите, пожалуйста, аккуратно, — с раздражением отозвался тот. Пепельница — здесь…

— А-а! — сказал Крохин. — Вот так, да? Ну… и правильно, в общем. Правильно… Зачем я вам?

КАМЕНЦЕВ

В офисе его прогоревшей фирмы, ныне отошедшем к иным владельцам, существовал тайничок.

В туалете, за одной из облицовочных кафельных плиток, в выдолбленном углублении, хранились восемь тысяч долларов, которые он, по счастью, не успел пустить в дело.

Доллары, навестив офис в качестве интересующейся товаром покупательницы, успешно извлекла из тайника верная Надя, и в честь обретения клада Каменцев закатил домашний пир семейного типа. Пригласить подругу в ресторан он не решился: городская стихия, бушевавшая за окном, вселяла в него ужас своей непредсказуемой и непреклонно опасной сутью.

Он хотел связаться с таинственным Геннадием, хранителем загранично-паспортной системы, но мешали сомнения: вдруг информация о таком контакте дойдет до озлобленного невозвращением долга Крохина, и тогда…

Да, тогда могут последовать события опять-таки непредсказуемые