Алжирские тайны - Роберт Ирвин

Однако «доктор» скребет ногтями свой плохо выбритый подбородок:

— И все же в этой истории много таинственного.

Жонглер с пакетиками морфия берется продолжить допрос:

— Вы утверждаете, что, являясь двойным агентом, уже шесть лет производите беспорядок в разведывательном архиве французской военщины и отправляете бесценные сведения в ФНО — сюда, в Алжир?

— Да, это так.

— Каков герой! — Однако этой похвале явно недостает энтузиазма.

— Мои слова может подтвердить полковник Тугрил.

— Жаль, здесь нет полковника Тугрила. Впрочем, ни о каком полковнике Тугриле мы и слыхом не слыхивали.

— А ведь мы здесь живем, — поддакивает жонглер, но тут же окидывает комнату (напоминающую своей скудной обстановкой приемную дантиста) таким взглядом, точно впервые ее видит.

Нунурс заливается жутким громоподобным хохотом, и удавка у меня на шее затягивается немного туже. (Кому же я тогда посылал донесения?)

В моем голосе появляется легкая хрипотца.

— Послушайте, коли на то пошло, как вы докажете, что действительно представляете собой ячейку ФНО? Все приходится принимать на веру, не правда ли? Задумайтесь хоть на минуту.

— Вы к нам пришли, а не мы к вам.

— Ради того, чтобы попасть к нам, вы, пустив в ход оружие, выбрались из форта легионеров, пересекли Сахару и убили неизвестно сколько людей.

— И вот теперь вы от нас не в восторге.

— А ребенка вы убили? — интересуется Нунурс.

— Ребенка? Какого ребенка?

— Ребенка той женщины, Зоры.

— A-а! Ну конечно, его я тоже убил.- (Мы превращаем все это в такую мелодраму, что я с трудом сдерживаю смех.) — Ей-богу, я убил ребенка.

— Вы славный малый, — задумчиво говорит Нунурс.

Жонглер возобновляет свои фокусы с пакетиками морфия. Кажется, будто груз вины и груз невинности, правды и лжи, застывают в неподвижности и взвешиваются то на одной, то на другой ладони. Мы все наблюдаем за жонглером. Внезапно моя удавка свободно свешивается с шеи, а Нунурс потягивается и устраивается поудобнее.

— На диване лягу я.

Он вызывающе оглядывается вокруг.

— Пора укладываться спать, — любезно объясняет мне «доктор». — До рассвета осталось шесть часов.

— Какое принято решение?

— Ничего еще не решено. Однако перед сном я должен осмотреть вашу ногу. Ложитесь вон туда. — И он показывает на место в углу комнаты, рядом с внутренней дверью.

Он осматривает ногу. Товарищи даже дают мне разрешение на еще один укол. Нунурс наверняка запретил бы этот акт милосердия, но, сделавшись единоличным владельцем дивана, он тотчас неуклюже растянулся, раскинув во все стороны руки и ноги, и громко захрапел. «Доктор» настолько любезен, что сам делает мне укол. Он говорит, что, прежде чем вставлять иглу в вену, надо выдавить из шприца каплю. Это предотвращает попадание пузырьков воздуха в кровь.

— Спасибо, доктор.

— Вообще-то я еще не доктор, — повторяет он. — Только студент. — И он вновь одаривает меня обаятельной застенчивой улыбкой. — Я — месье Жаллу.

Товарищи располагаются на ночлег на пыльном ковре. Некоторое время я лежу без сна. По словам «доктора», ничего еще не решено. Меня бесит то, с каким самомнением они попусту тратят время на проверку моих полномочий. Вся беда с революционерами-дилетантами в том, что они не могут обойтись без подобных историй с петлей на шее и шаблонными вопросами, — меня как будто принимали в какую-нибудь масонскую ложу. Такие ритуалы не имеют — по крайней мере не должны иметь — ничего общего с революционной деятельностью. Эти люди не смогли принять никаких решений — ни в отношении последствий моего разоблачения, ни в отношении уже почти неминуемого путча десантников и европейцев в столице. Однако я выжил и, покуда жив, способен на великие свершения даже с такими третьесортными кадрами, как эти. Храп Нунурса столь громоподобен, что трудно что-либо расслышать, но я почти уверен: из-за двери, рядом с которой я лежу, доносятся крики. Кажется, там раздаются нескончаемые причитания. Но трудно что-либо расслышать. Потом я тоже погружаюсь в глубокий, таинственный сон.

Наутро меня будит жонглер, настежь распахивающий ставни, а товарищи уже бродят по комнате в предрассветной мгле, собирая вещи. Жонглер развязывает мне руки. Из ближайшей мечети доносится призыв к молитве фаджр. Мне кажется, мы вот-вот покинем дом, но тут Нунурс подходит к двери, перед которой я лежал, и отпирает ее. Появляется целое семейство — мужчина, женщина и трое детей. В сумрачном свете у них сумрачный, испуганный вид. Нунурс принимается на них орать. Сдается мне, все это время мы были их незваными гостями. Товарищи оккупировали на ночь их жилище. Нунурс велит мужчине принести нам хлеба и стоит у него над душой, пока тот варит кофе. Не переставая орать, Нунурс размахивает перед носом у мужчины удавкой. После завтрака у Нунурса для каждого, а особенно для детей, находится милая улыбка. Мы пожимаем руки членам насмерть перепуганной семьи и выходим в касбу.

Жонглер и другой безымянный малый сразу исчезают. Я размышляю о том, что делать дальше и в чем бы проявить инициативу, но одновременно сочиняю фантастическую фугу, воображая, что стало бы с касбой, если бы в этом районе хозяйничали «Сыны Верцингеторикса». Мне представляется, что после того, как будут взорваны старые жилища — предпочтительно вместе с их обитателями, — мы увидим исполинское сооружение с подиумом и ареной для массовых митингов, увенчанное храмом памяти павших сынов Франции, а далее — проспект с псевдоклассическими колоннадами по сторонам, тянущийся вниз по склону холма. Долой арабский беспорядок! В строгих, четких контурах зданий будут гармонично сочетаться старые и новые традиции Европы.

Я лишь с трудом слышу, как Нунурс басит у меня за спиной:

— У нас есть для вас задание. Пойдете с Жаллу. Вы нам поможете. Будете делать все в точности, как он скажет. Помните, что я всегда где-то неподалеку, и не забывайте также, что вы мне не нравитесь, капитан Наркоман.

Зачем я так беззастенчиво лгу? Как будто весь этот вздор диктует мне Кут Хуми — некий великий астральный дух. Думаю, Рауль не умер. Уверен, что Зора жива. Рано или поздно меня обязательно уличат во лжи. Пока мы осторожно выбираемся из касбы, мною овладевает страх: я боюсь, что у выхода из старого города мы случайно повстречаем Рауля с перевязанной головой или Зору в сопровождении ребенка и овчарки. Но это лишь минутная слабость. У меня нет времени на пессимизм — и на игру воображения. И то и другое — порождение буржуазно-индивидуалистического либерализма. Это плоды определенного исторического момента, всего лишь позы, предательски принимаемые в качестве реакции на тяготы промышленно развитого капитализма. Как сказано у Ленина, «мы можем (и должны) начинать строить социализм, причем не из фантастического материала, в основном созданного нашим воображением, а из материала, завещанного нам капитализмом».