Крестник Арамиса - Поль Махалин

— Нет, мадам, это я сказал так громко, что, наверное, было слышно за дверью… — И, обратившись к графу Тулузскому, спросил: — Не правда ли, господин граф?

— Сир, не знаю… Не помню…

Людовик обратился к мадам д’О и мадам де Кайлю:

— Сударыни, рассудите…

Те в смущении принялись кланяться.

— Сир, я невнимательно слушала…

— Сир, я не обратила внимания…

— А вы, сын мой? — спросил монарх, обращаясь к герцогу Бургундскому.

Тот не ответил: он искал глазами герцогиню. Людовик, оглядываясь по сторонам и нетерпеливо потрясая рукой, вдруг заметил у двери гвардейца Элиона, стоявшего в карауле.

— Эй! Господин гвардеец, подойдите сюда! — приказал король.

Крестник Арамиса подошел.

— Ах, это вы, господин де Жюссак! — узнал его король. — Ну, вы молодой человек — здравомыслящий и хороший советчик. Решите, прав ли я…

— Вы, должно быть, не правы, сир, — откровенно ответил барон.

— И почему же, позвольте вас спросить?

— Потому что, если бы это было только сомнительно, все признали бы, что ваше величество правы.

Людовик снисходительно улыбнулся.

— Ну что ж, рассуждаете вы логично. Очевидно, вы не останетесь простым гвардейцем.

Молодой человек щелкнул каблуками.

В этот момент раздался голос господина дю Мэна:

— Между прочим, я знаю из достоверных источников, что де Нанжи в Версале.

Герцог Бургундский вздрогнул, словно пронзенный кинжалом.

— Ваше величество, — спросил он сдавленным голосом, склоняясь к королю, — вы слышали, что сейчас сказал господин дю Мэн? Де Нанжи не покидал города.

Людовик покачал головой.

— Это невозможно, — сказал король. — Господин дю Мэн ошибается. Двор ничего не значил для молодого безумца, вот почему я отправил его набираться ума-разума в провинцию. Думаю, в его интересах повиноваться моему приказу.

— Очень сожалею, но уверяю ваше величество, это вы изволите ошибаться… — сказал господин дю Мэн. — Господин де Нанжи был здесь еще утром.

Король сверкнул глазами.

— Как он осмелился!

— Его видели перед мессой в окрестностях дворца с каким-то итальянским сводником, и я узнал, что сегодня вечером он собирается тайно вернуться ради свидания с той, имя которой из чувства, понятного вашему величеству, я не пожелал слышать.

Герцог Бургундский стал бледен, как смерть.

— Герцогиня! — пробормотал он. — Где герцогиня?

— Без сомнения, в Медоне, — ответил господин дю Мэн. — Она только что в сопровождении мадемуазель де Шато-Лансон села в карету.

Дофин снова нагнулся к деду.

— Сир, — пробормотал он. — Я вас умолял удалить господина де Нанжи, чьи ухаживания за принцессой показались мне опасными для моего спокойствия, для моего счастья… И вот он остался в Версале… Да еще свидание в этот вечер!..

— Возьмите себя в руки, сударь, — отвечал Людовик. — Видите: я же сохраняю спокойствие, узнав даже, что один из моих подданных осмелился пренебречь моей волей.

Король передал карты господину д’Юкзелю:

— Маркиз, поиграйте за меня немного. — Затем, встав и сделав знак сыну и внуку следовать за ним, сказал: — Идемте и выясним всё сами.

Он подошел к мадам де Ментенон за советом, как делал всегда при обстоятельствах затруднительных или неприятных.

Придворные, окружившие маркизу, почтительно расступились и отошли в сторону, достаточно далеко, чтобы казаться скромными, но достаточно близко, чтобы все слышать.

Мы имеем основания думать, что мадам де Ментенон была уже обо всем осведомлена господином дю Мэном. Надо сказать, последний не упускал случая расстроить доверие старого монарха к герцогине Бургундской. Маркиза слушала Людовика рассеянно, то и дело изображая удивление. Затем она придала своему лицу выражение добродушия, что прекрасно умела делать в некоторых случаях и что сравнимо, по словам нашего поэта д’Обинье, с кубком отравленной святой воды.

— Боже мой! — воскликнула маркиза. — Вот где много шума из ничего!.. Интрижка, свидание!.. Во все времена девицы благородного происхождения, слишком легкомысленные и безрассудные, бывали замешаны в подобных историях, и я не вижу, из-за чего здесь волноваться… Всего лишь игра в чувства, безобидная шутка…

— Я такого же мнения, — поддержал ее король, которому по вкусу пришлись слова бывшей фаворитки, призывавшей отказаться от привычной показной добродетели и успокоить дофина, к которому он был очень привязан.

— Но зато я иного мнения, мадам, — мрачно возразил дофин, — может, мне позволят быть судьей в деле, которое меня непосредственно касается?

Лукавая женщина ответила ему прямо-таки тоном материнского упрека:

— О, не советую вам обращать авантюру в трагическое русло, как с этим беднягой Молеврие, которого вы отправили в армию за подобное ребячество!

При упоминании так коварно извлеченных из небытия первых супружеских невзгод герцог, сдерживая ярость, сжал кулаки так сильно, что ногти глубоко вонзились в его мягкие ладони.

— Право, — продолжала маркиза приторно-ласковым голосом, — не будем никого осуждать за необдуманные толки и воздержимся от смелого приговора… Герцогиня, может быть, несколько легкомысленна, немного ветрена, слишком жаждет поклонения. Все это недостатки, свойственные ее полу и возрасту… Но меня никогда не заставят думать, что она ищет этого свидания от глубокой испорченности… — И добавила, пожав плечами: — Впрочем, ничто не доказывает, что оно было, это свидание… Известно ли место?.. Скажите, господин дю Мэн, ведь это все вы начали. Я же думаю, что здесь не обошлось без злословия и клеветы.

— Мадам, — ответил тот, — говорят, что на улице Сен-Медерик есть невысокий дом с каменной скамьей у входа, где господин де Нанжи обычно принимает по ночам своих многочисленных поклонниц.

Герцог Бургундский наклонился к королю:

— Прошу прощения у вашего величества и умоляю отпустить меня.

— Куда вы собираетесь? — спросил Людовик.

— На улицу Сен-Медерик, сир.

— Вы хотели бы…

— Выступить в качестве судьи в деле о моей чести. Думаю, что глава нашей семьи должен признать это мое право.

Король посмотрел на мадам де Ментенон, как бы прося у нее совета.

— Его высочество прав, — заявила хитрая бестия, — есть вещи, которые надо видеть своими глазами… Если ее высочества нет в этом домике, ложь станет еще более очевидной, чем если ее засвидетельствует само заинтересованное лицо. Кому, действительно, как не супругу, более всего поверят, если он скажет правду и укоротит змеиные языки? Я, впрочем, не могу допустить ни на одно мгновение, что наша дорогая племянница позволила себе подобное безрассудство. Мы бы в этом убедились без огласки, отругали бы ее как следует и затем простили при условии, что такое больше не повторится.