Эйзенхауэр - Лариса Дубова

На 9 июля была назначена высадка на Сицилии. Эйзенхауэр накануне прилетел на Мальту, чтобы непосредственно наблюдать за ходом боевых действий и в случае необходимости вносить коррективы. На море бушевал шторм, шел проливной дождь, авиацию использовать было невозможно, так как видимость составляла десяток метров. На запрос Маршалла, будет ли проведена операция согласно плану, Эйзенхауэр ответил: «Я сам хотел бы это знать!» Ветер, однако, стал стихать, и командующий отдал приказ начинать операцию.

На побережье располагались итальянские части, готовые сложить оружие. Однако две германские дивизии оказывали сопротивление, которое замедлило продвижение американцев. Фельдмаршал Кессельринг, командовавший немецкими войсками в Италии, даже выразил удивление, что противник ввел в действие недостаточные силы и продвигается медленно. Эйзенхауэр нервничал, выражал недовольство, считал, что именно англичане, в частности Монтгомери, тормозят завершение операции.

Постепенно союзные силы овладевали положением, в частности благодаря находкам Эйзенхауэра. Так, немалую роль в продвижении войск сыграли десантные суда, использовавшиеся для перевозки войск, артиллерии, автотранспорта и другой тяжелой техники, горючего, боеприпасов и продовольствия в обход взорванных противником туннелей и мостов, а также для высадки небольших десантов в тылу неприятеля.

Операция на Сицилии заняла шесть недель. Союзные силы потеряли около двадцати тысяч человек, противник — около тридцати тысяч убитыми и свыше 134 тысяч пленными. Захвачено было значительное количество боевой техники. И всё же немецким частям удалось отойти к Мессинскому проливу и переправиться на континент. Дуайт бушевал по этому поводу, считая, что освобождение Сицилии — только часть задачи, а главная цель — полностью разгромить германскую армию на острове — не достигнута. Он жаловался Мейми: «Расхаживаю, разговариваю, курю (всё время)… Нет смысла доказывать, что у меня чувство напряжения».

Это напряжение, часто доводившее до нервного истощения, было связано не только с недостаточно высокими темпами продвижения союзных войск, но и со столкновениями с собственными подчиненными, включая друзей.

Особенно это касалось Паттона. Храбрый, презирающий опасности Паттон полагал, что такими же должны быть все его солдаты и офицеры. Между тем большинство из них оставались обыкновенными людьми — боящимися смерти, стремящимися обеспечить себе наибольшую безопасность. Из-за этого возникали всевозможные инциденты, хотя именно его войска освободили главный город Сицилии Палермо и крупный центр Мессину.

Как раз в тот день, когда армия Паттона вступила в Мессину, Эйзенхауэр получил рапорт начальника одного из прифронтовых госпиталей, в котором говорилось о недостойном поведении Паттона при посещении этого лечебного учреждения. Генерал спросил у одного солдата, чем он болеет, а услышав, что у того расстроены нервы и он не выносит звуков летящих снарядов, рассвирепел, ударил его по лицу, обозвал трусом и приказал медперсоналу выписать беднягу из госпиталя.

Письмо вызвало у Эйзенхауэра противоречивые чувства: с одной стороны, шла жестокая война и вроде бы было не до расшатанных нервов, тем более у рядовых солдат; с другой — раз уж врачи согласились принять солдата в госпиталь, значит, он действительно небоеспособен. Самоуправство Паттона Эйзенхауэр счел недопустимым. К тому же оказалось, что неделей ранее Паттон также ударил и словесно оскорбил другого солдата, страдавшего «усталостью от боев».

Дуайт вызвал Паттона, обвинил его в нарушении воинской этики и посоветовал извиниться перед подчиненными, по словам главнокомандующего, такими же американскими гражданами, как и сам Паттон, оскорбивший их не на поле боя, а в тылу. Паттон подчинился и принес извинения солдатам в присутствии докторов. Сочтя инцидент исчерпанным, Эйзенхауэр не сообщил о нем не только прессе, но даже Маршаллу.

Однако через некоторое время популярный журналист Дрю Пирсон, выступая в США по радио, рассказал о нем, обвинив Эйзенхауэра в попустительстве генералу-самодуру. Другие журналисты разыскали пострадавших солдат и передали их рассказы в преувеличенном виде. Дело дошло до Конгресса, где негодование действиями Паттона и Эйзенхауэра выразил даже командующий американскими войсками во время Первой мировой войны Джон Першинг, под началом которого когда-то служил Эйзенхауэр. В результате Дуайт был вынужден оправдываться перед начальством, а талантливый военачальник Паттон отстранен от командования и прозябал без должности 11 месяцев, тогда как армия крайне нуждалась в храбрых и самоотверженных военачальниках.

Что ж, таковы издержки демократии. В традицию американских вооруженных сил уже вошли принципы строгой дисциплины, уважения к начальникам и в то же время уважительное отношение к достоинству и чести военнослужащих всех чинов.

Тревоги Эйзенхауэра по поводу хода сражений, конфликтов между британскими и американскими генералами, инцидентов, подобных случаям с Паттоном, только усиливались, когда он получал письма жены. Мейми становилась всё более эгоистичной, сетовала, что уже более года не виделась с мужем. Вместо того чтобы заняться общественной деятельностью, которая бы скрасила ее одиночество, она жаловалась на окружающих, на то, что письма мужа слишком коротки. Вдобавок у нее началась депрессия — не выдуманная, а подлинная, описываемая в современной медицинской литературе как психическое заболевание, проявляющееся в сонливости, внешне беспричинном упадке сил, раздражительности.

Большую часть дня Мейми проводила теперь в постели, забывала поесть, ее вес резко снизился, она не желала появляться на публике, люди ее раздражали. В какой-то мере спасало «заочное общение» — она получала каждый день десятки писем и считала своим долгом ответить на каждое. По ее словам, она «читала мистические истории на протяжении целой ночи — и ждала».

Ко всему этому добавлялись муки ревности. Множество газетных репортажей сопровождалось фотографиями, на которых радом с генералом или чуть позади неизменно стояла Кей. Было ясно, что Дуайт тепло относился к своей секретарше, что их связывает не только служебное сотрудничество. Чтобы побольше бывать со своим шефом, Кей в Алжире вновь стала водить его машину. На обедах и ужинах, дававшихся генералом коллегам или приезжавшим политическим деятелям, Кей неизменно присутствовала, выполняя роль хозяйки. Бригадный генерал Эверетт Хьюз, старый знакомый Айка, записал в дневнике, что его водитель, тоже женщина, говорила ему, что скандал неизбежен, на что Хьюз ответил: «Кей помогает Айку выиграть войну».

С. Амброз отрицает факт интимной связи между главнокомандующим и его секретаршей, мотивируя большой разницей в возрасте (Кей годилась ему в дочери) и отсутствием времени на любовные отношения. Поэтому, мол, на фотографиях они всегда запечатлены в окружении людей. Очевидно, что эти резоны выглядят слабо: никто из фоторепортеров просто не мог проникнуть в тайну общения Айка и Кей, когда они были наедине. Естественно, свою связь они не афишировали, хотя она была очевидна тем, кто входил в штабное окружение. Правда, до лета 1943 года сплетни по поводу их отношений нивелировались распространяемыми самой Кей слухами, что она собирается замуж за подполковника Ричарда Арнольда. Когда же ее подлинный или фиктивный жених погиб, подорвавшись на мине в конце африканской кампании, другого кандидата в мужья Кей не подобрала. Так она и осталась в армии до 1945 года, дослужившись ко времени увольнения в запас до звания капитана. Всё это время она повсюду сопровождала Эйзенхауэра.