Про Клаву Иванову (сборник) - Владимир Чивилихин

Назавтра он еще полдня провозился с топором. Вытащил на крыльцо свой барахольный ящик. В нем навалом лежали войлочные подметки, сапожная нога, дратва, шило, кусок вару, изоляционная лента, гвозди, старые электрофонарики, молоток и много чего другого. Даже ржавая машинка для стрижки волос. Родион брал ее на затяжные пожары и там стриг мужиков под «гуляевку» – единственную прическу, какую он знал: нечто среднее между «боксом» и «полькой».

Он выудил со дна ящика и забил под обух «подушечку», железную пластинку с загибом и дырочками, пришурупил ее к топорищу. Топор потяжелеет чуток, а главное, уж не соскочит ни при какой работе. Вырубил клин из щепы, поплевал на него, чтобы плотней вошел, загнал. Вот это был топор!

Конечно, не совсем еще. Черноту с лезвия Родион снял напильником и больше часу доводил жало на бруске. Теперь-то уж дело к концу шло. Попробовать? Настоящий топор должен гвоздь тесать. Он и тесал, снимая тонкую стружку, а сам не подавался. Еще стеклышком по топорищу пройтись, уже окончательно, и потом шкуркой залоснить все. Шкурка снимала мелкую пыль, делала плавней все линии, и вот проступили уже хитрые узоры свитуха. Топор получился. Он не уступал, пожалуй, старому, потерянному, только с ним не вспоминалось ничего, как с тем. Любуясь топором, Родион шил из брезента чехол, крепкий чехол с пряжкой и петлями для ремня. К вечеру уже, заканчивая работу, примерил инструмент. Пояс приятно оттягивало, топорище льнуло к бедру и просилось в руки. Даже колени перестали ныть – до чего славный топор получился.

На другой день проснулся он ни свет ни заря. Пробежал глазами письмо Пины и покрутил головой. Потом крикнул хозяйке, чтоб та наварила побольше картошки, сел к окну бриться. Сегодня он полетит. Погоде и налаживаться не надо было, на дворе за ночь не похолодало даже – вчерашнее солнце так нагрело землю, что уже с рассвета в открытое окно теплом дышал двор, а воробьи на заборе томились с раскрытыми клювиками.

Родион выпил полкружки воды, а остальное вылил в тарелку на подоконнике – воробьям.

Надо было торопиться, как бы Платоныч не улетел без него. Палку свою Родион все же захватил на всякий случай, хотя опухоль за эту ночь совсем сошла. На главной улице он остановил такси. Машина под ним осела.

– На аэродром, – сказал Родион и, увидев, что шофер начал разворачиваться, поморщился. – Да не на тот! На травяной. Прямо…

С л е д о в а т е л ь. Это мое первое дело, Алексей Платонович, и я прошу вас помочь мне.

– В чем?

С л е д о в а т е л ь. Понять его.

– Пожалуйста, товарищ следователь, если смогу.

С л е д о в а т е л ь. Вы присутствовали при первой их встрече?

– Они при мне встретились.

С л е д о в а т е л ь. Когда это было?

– Числа я точно не помню, но можно установить. В бортовой журнал Гуляев записал – я его брал с собой в облет, хотя он еще и не оправился после травмы.

С л е д о в а т е л ь. Что вы можете сказать об их отношениях?

– Ничего не могу.

С л е д о в а т е л ь. Скажите, они при вас никогда не ссорились?

– Было.

С л е д о в а т е л ь. Из-за чего?

– Из-за меня.

Зеленое поле аэродрома было пусто. У ангара стоял вертолет с зачехленными лопастями, престарелый «антон» на якорях, который ремонтировался с самой зимы, да знакомый авиапатрульный «Як». «Не улетел, – подумал Родион про Гуцких. – Молодца!»

Просторный двор был полон какого-то народу. На крыльце конторы, где обычно отдыхали парашютисты, у склада и вдоль забора сидели и лежали неизвестные люди, одетые в разное – в чистое и не очень, мятые и свеженькие, в галстуках и без них. Жевали травинки, дремали. Родион проковылял по двору, разглядывая чужаков, а на него никто не глядел.

Гуцких сидел в комнате летчиков-наблюдателей и что-то втолковывал неспокойному человеку с длинной спиной. Сзади на пиджаке у незнакомца был разрез. Родион даже не знал, что мужчины такие разрезы делают. Платоныч обрадованно поднялся навстречу Родиону.

– Привет, Гуляев! Ходишь?

Незнакомец обернулся. Лицо у него было бледное. И еще Родион засек тоненький захватанный галстук.

– А что это за люди, Платоныч? Во дворе-то?

– Я же тебе говорил по телефону.

– Не помню.

– Мы – тунеядцы, – ухмыльнулся незнакомец.

– Верно, – подтвердил Гуцких.

– В смысле? – спросил Родион.

– Ты что, Гуляев, газет не читаешь? Ну, которые не хотят работать.

– Вон оно что! Так. А нам они зачем?

– Приказ прислали, понимаешь? – сказал Гуцких. – Бирюзову мы двоих сегодня уже подкинули.

– Что он там с ними делать будет?

– Воспитывать, товарищ Гуляев. – Голос незнакомца был с расстановочкой, будто его принуждали говорить, и слова он пускал через губу. – Трудовые навыки приобретем, перекуемся!

Он поглядел с усмешкой на Родиона, нагло и снисходительно поглядел, будто на несмышленыша, хотя был с ним, видать, одних лет, потом внезапно убрал улыбку, а глядел все так же плохо.

– Так. – Родион сел на скамейку. – Ладно.

– Вот и я считаю, что ладно, – вздернул плечами незнакомец и хохотнул. – Перекуемся… И вам хорошо, и нам хорошо!

– Хорошо ли, нет – поглядим. – Родион проводил чужака взглядом до двери, обернулся к летнабу: – Горит, Платоныч?

– Кругом. А тут еще это добро на нашу шею! Лекцию вот им читать надо…

– К обеду вылетим? – Родион шагнул к выходу.

– Да надо бы, – Гуцких сорвал трубку с зазвонившего телефона. – Что? Сводку? Есть, вот она лежит. А вы кто такой? Из облисполкома? Тогда пожалуйста. На сегодня семьдесят три очага. Общая площадь? Почти сто тысяч гектаров… Что вы такое говорите? Слушайте! Я это понимаю, но сводки легче собирать, чем тушить тайгу…

Гуцких бросил трубку.

– Я подожду тебя, Платоныч, – обернулся Родион у самой двери.

Он вышел, сел в холодке на завалинку, закурил. Да, пластает, видать, тайга, а тут лишь сводки собирают в десять мест каждый день. И еще это добро на голову.

– Не найдется ли сигаретки? – послышался тот же, с расстановочкой, голос, только он был сейчас приторно-вежливым. – А, товарищ Гуляев? С отдачей.

– С отдачей? – Родион достал пачку «Памира».

– Благодарю. – Незнакомец манерно поклонился в пояс.

– Вы что, из артистов? – поинтересовался Родион.

– Было и такое дело, товарищ Гуляев.

Он уселся рядом, затянулся, щуря глаза. Принялся рассматривать свои ногти, чистить их спичкой. Ну и чудик! Отставляет руки далеко, вертит их перед собой, будто в зеркало смотрится.