Тень суккуба - Райчел Мид

— Потому что ты пребываешь в неизвестности, — сказал Первый. — Скоро ты не сможешь отличить правду от лжи. Ты полагаешь: все, что причиняет тебе боль, — ложь. Но это только пока. Скоро ты вообще ничему не сможешь доверять.

— Смогу, — твердо возразила я. — Я знаю, как отличить правду от лжи.

— Думаешь, сон, который мы показали тебе сейчас, правда? — спросил Второй.

— Да. Конечно.

— Хорошо, — подхватил Первый — Тогда ты узнала и еще одну часть правды: никто не сможет найти тебя. Ты останешься здесь навечно.

Лучше бы онейриды посылали мне только лживые сны. Они, конечно, причиняли боль, но, проснувшись, я ощущала хотя бы толику удовлетворения, понимая, что всего этого на самом деле не было. Однако следующие несколько снов были истинными. Онейриды заставили меня погрузиться в воспоминания о прошлом.

В одном воспоминании я вновь очутилась во Флоренции XV века. Сначала я даже обрадовалась возможности вернуться в это прекрасное время. Эпоха Возрождения в Италии стала эрой красоты, и я с благоговением наблюдала, как в людях вновь просыпается любовь к прекрасному, дремавшая на протяжении предшествовавших мрачных столетий. Ситуация была вдвойне интересной, потому что церковь всегда подавляла развитие художественной культуры. Моей стороне такой конфликт был, безусловно, выгоден.

Я жила вместе с еще одним суккубом. У нас было свое текстильное производство, оно позволяло жить на широкую ногу. Мы прекрасно справлялись, пока наш дядюшка-купец путешествовал по торговым делам — это был инкуб. Исходные данные неплохие, и я, под именем Бьянки, стала любимицей нашей местной демонессы Тавии, принося к ее ногам одну жертву за другой.

Все пошло наперекосяк, когда я наняла эксцентричного и очень красивого художника по имени Никколо, чтобы тот написал фреску для оформления нашего дома. Очень яркая личность, забавный и умный, он увлекся мной с первого же дня. Однако правила приличия и профессиональные границы заставляли его держать дистанцию. Меня это не устраивало, и я стала часто оставаться с ним, наблюдая, как он расписывает стену, прекрасно понимая, что соблазнить его — вопрос времени.

— Овидий ничего не понимал в любви, — сказала я, лежа на софе, когда мы в очередной раз обсуждали литературу.

Его искусство рассуждать на эту тему делало его в моих глазах еще более привлекательным. Он оторвался от росписи и посмотрел на меня с насмешливым недоверием.

— Ничего не понимал в любви? Прикуси язык, женщина! Он же авторитет в этой области! Писал об этом книги, которые читают и в наши дни.

Я привстала, сменив позу на более пристойную.

— Они устарели. Их писали в другое время. Он на нескольких страницах описывает, где мужчинам надо знакомиться с женщинами. Но этих мест уже не существует. Женщины не ходят на скачки или кулачные бои. Нам даже не разрешено появляться в общественных местах.

Я сказала это с большей горечью, чем собиралась. Художественная культура той эпохи поражала великолепием, но положение женщин стало гораздо более ущемленным по сравнению с другими местами и эпохами, в которых я жила.

— Возможно, — согласился Никколо. — Но принципы остались те же. Как, впрочем, и техники.

— Техники? — Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть.

Нет, ну в самом деле! Что может быть известно какому-то смертному о техниках соблазнения?

— Все эти техники — лишь поверхностные ужимки. Делайте комплименты своей возлюбленной. Говорите о вещах, которые интересуют вас обоих, например о погоде. Помогите ей поправить платье, если оно придет в беспорядок. Какое отношение все это имеет к любви?

— А что вообще имеет отношение к любви? В этом-то и причина. Брак — не более чем сделка.

Он привычным движением наклонил голову, задумавшись.

— Кстати, у тебя сегодня необычайно красивая прическа.

От неожиданности я не сразу нашлась что ответить, но потом взяла себя в руки и продолжила:

— Спасибо. Но ты прав. Брак действительно превратился в сделку. Однако иногда ему сопутствует любовь. А иногда любовь возникает позже. И многие тайные интрижки, какими бы «греховными» они ни считались, основаны на любви.

— То есть, по-твоему, Овидий разрушает последние остатки любви?

Его взгляд упал на окно, и он улыбнулся:

— А там, похоже, дождь собирается, да? Накал спора сразу же ослабел, и поэтому меня еще сильнее разозлила его не относящаяся к делу реплика.

— Что — да? Нет, дождя не будет. Да, именно это и делает Овидий. Любовь итак уже стала большой редкостью. Он считает любовь игрой, он обесценивает даже то, что осталось.

Никколо оторвался от кистей и красок, сел рядом со мной на софу и спросил:

— А ты не считаешь любовь игрой?

— Иногда — ну ладно, большую часть времени — считаю, но это не значит, что мы не должны…

Я не закончила фразу, потому что его пальцы коснулись выреза моего платья.

— Что ты делаешь?

— Воротник замялся. Привожу его в порядок. Я удивленно взглянула на него и рассмеялась, разгадав уловку.

— Ты следуешь его советам!

— И как, работает?

Я подалась ему навстречу и ответила;

— Да…

Он отклонился, не ожидав такой реакции. Он собирался только поддразнить меня, доказывая, что любовь — не более чем игра. Отвернувшись, Никколо встал:

— Мне нужно работать…

Никколо было трудно удивить, но мне удалось застать его врасплох. Обняв с неожиданной для самой себя силой, я привлекла его к себе и впилась губами в его рот. Его губы оказались мягкими и нежными. Оправившись от первого удивления, он ответил на поцелуй, и его язык затанцевал у меня во рту. Потом он пришел в себя и снова отпрянул.

— Прости. Я не должен был…

Я видела желание в его глазах, желание, которое он сдерживал с тех самых пор, как начал работать у нас. Он хотел меня, но даже такой богемный тип, как он, чувствовал, что соблазнять незамужнюю женщину высшего класса — неправильно, особенно если эта женщина — твоя заказчица.

— Ты первый начал, — тихо предостерегла его я. — Ты пытался переубедить меня насчет Овидия. Похоже, тебе это удалось.

Я обняла его за шею и стала целовать. Он пытался сопротивляться, но недолго. Вскоре его рука начала медленно распахивать мои юбки, и я поняла, что победила и пора удаляться в спальню.

А там он совсем позабыл о приличиях: толкнул меня на кровать, а пальцы, обычно искусно расписывающие стены, пытались освободить меня от замысловатого наряда, состоящего из множества слоев дорогих тканей.

Когда ему наконец удалось добраться до тонкой нижней сорочки, инициатива перешла ко мне и я стала быстро раздевать его, восхищаясь ощущением его обнаженной кожи, исследуя его тело кончиками пальцев. Я села на него сверху, наклонилась и стала нежно целовать его соски. Они затвердели под прикосновениями моих губ, и я получила огромное удовлетворение, услышав, как он тихонько застонал, когда я слегка прикусила их нежную кожу.