История волков - Эмили Фридлунд

– Эти корабли в основном относятся к восемнадцатому и девятнадцатому векам. Ты знаешь, когда это было?

– До ракет, – догадался Пол, смущенно хлопая липкими ресницами.

– До автомобилей, – заметил Лео. – И сколько парусов ты насчитал на каждом корабле?

– Они плыли очень быстро, – вмешалась я.

– Сто! – выдохнул Пол.

– Четырнадцать, – строго изрек Лео, фанатик точных фактов. – Или одиннадцать, или восемь, в зависимости от типа судна. – Затем он пустился вещать о воздушных потоках, рангоутах и шпангоутах, традиционном такелаже и морских милях. Он не то что читал проповедь, а просто сыпал цифрами, приводил статистические данные и конкретные примеры. И тем не менее его речь звучала как церковная декламация, одновременно энергичная, проникновенная и усыпляющая, и, пока он вещал, я перекатывала языком клубничное семечко, твердое, как песчинка – не разгрызть! – и все никак не могла его проглотить. Потом я устала слушать Лео, который уже разъяснял методику перевода морских саженей в метры. Зажав семечко между зубов, я сделала глоток лимонада и стала ждать, когда же Патра заметит на моей голове свой обруч для волос. Я схватила его сегодня утром, выходя из ванной. Он был сделан из плотной пластмассы, с небольшими зубчиками на внутренней стороне. Такое было ощущение, будто чьи-то клыки впились мне в виски – ощущение было некомфортное, и даже немного пугающее, но и приятное. Как когда собака преданно смыкает челюсти на твоем запястье и не кусает, хотя могла бы. В общем, из-за обруча на волосах у меня возникли непривычные ощущения. И я все думала, когда Патра обратит внимание на мою новую голову.

Но Патра не сводила глаз с Лео, который, едва закончив речь о парусах, заметил входящий в гавань буксир. Капитан буксира помахал из рубки Полу, который – как я случайно заметила и тут же смутилась – во все глаза смотрел на меня. Он что-то мямлил про планету Европа, где был песчаный карьер с экскаваторами и никто не жил, где корабли плавали пустые, а газонокосилки сами косили траву.

– В зоне Златовласки, – уточнил он.

Лео расхохотался, бросив на Патру удивленный взгляд.

– Он перепутал Европу и Иллинойс!

– Он скучает по дому, – объяснила Патра, почти с радостью, словно нашла ключ к чему-то. – Он скучает по Оук-парку, да? – Она посмотрела на Лео, ища у него подтверждение своей догадки.

– М-м-м… простите, – обратилась к нам женщина, расположившаяся на одеяле рядом с нами. Женщина держала в руке пачку бумажных салфеток, которые одна за другой вылезали из пачки и по-птичьи плавно падали на землю. Ее движения были странным образом скоординированными, как в шоу фокусника для детей: трюк заключался просто в знании закона гравитации. Я даже подумала, что она делает это для Пола, для которого разные незнакомцы частенько устраивали такие вот небольшие представления. Я с благодарностью улыбнулась женщине – и зря. Нахмурившись, она бросила остаток пачки салфеток перед Патрой.

– Простите, – укоризненно повторила она с уже нескрываемым недовольством, и тут я увидела, что Пола рвет на траву густой белой пеной.

Лео положил руку Полу на спину и ласково похлопал.

Женщина покачала головой, глядя на нас:

– Похоже, ему очень плохо! Он у вас очень-очень болен!

– Спасибо, – вежливо произнес Лео.

Но солнце все так же сияло в небе, ветер все так же дул, а мы поспешно собрали термос, контейнер, пластиковые чашки, предварительно выплеснув из них на траву остатки сока, и черные тканевые салфетки. Мы с Патрой потом уложили все это обратно по своим отделениям в корзину и закрыли все плетеные дверцы. Руки Патры побелели, но ей хотелось разложить все аккуратно и точно по нужным местам, что мы и сделали. Лео подхватил вялого Пола на руки и понес к машине. Мы шли за ним по траве, мимо орущих детей – они бегали кругами и бросали чайкам хлеб. Дети были в панамках, на лицах – белые мазки солнцезащитного крема, и все они, глядя на птиц, неестественно громко хохотали. Они вертели головами, и ветер срывал их панамки. Кое-кто быстро занял пустое место на траве, где только что лежало наше одеяло, и над ними уже кружила стая голодных чаек. Птицы жадно и без разбора бросались на подброшенные куски. Оглянувшись в последний раз, я заметила, что дети устроили эксперимент. Они подбрасывали вверх попкорн и вощаные чашки, морковины и пакетики жвачки, монетки, одолженные у родителей, и пригоршни камней.

В Дулут мы ездили двадцатого июня, когда лето уже полностью вступило в свои права. Городские улицы были заполнены машинами, а тротуары запружены пешеходами, белыми собачушками на поводках, уличными торговцами, детьми на скейтбордах, стариками с палками и ходунками, мороженщиками с тележками. Этот летний день напоминал огромный снежный шар из-за множества белых чаек, пикировавших вниз, а небо накрывало весь мир ярко-голубым куполом. А на другой день, двадцать первого июня, Пол умер от отека головного мозга. Как я позже узнала, это вроде заболевания, от которого умирают альпинисты на больших высотах и иногда аквалангисты, резко всплывающие с больших глубин. Мозг расширяется и упирается в череп, а глазные нервы испытывают такое давление, что разрывают глазное дно. Мозгу в буквальном смысле становится тесно в голове, он напирает на отдельные пластины черепа, и серое вещество смещается. Лежа в своей кроватке на уровне моря, среди гор мягких игрушек и множества книг, Пол, наверное, испытывал сильные головные боли. Вероятно, корнем языка он чувствовал странноватый привкус во рту. Как я потом узнала, у него был диабетический кетоацидоз.

Потом я много чего узнала. Что, скорее всего, в течение нескольких недель до финала его мучили тошнота и недержание мочи, что расширение мозга произошло стремительно в последние сутки перед смертью, и он частично ослеп, потерял сознание и впал в кому. И когда это произошло, он лежал без врачебной помощи в коттедже на озере – и вместо того, чтобы срочно отвезти его в больницу, и вместо того, чтобы срочно сделать ему инъекцию инсулина и давать обильное питье, Лео кормил его блинчиками и читал ему книжки, и пока Патра прибиралась в доме, опорожняла кошачий лоток, я передвигала фишки настольной игры «Конфетная страна». Родители взяли его в длительную поездку на машине в Дулут, а его нянька принесла в дом камни, листья и сосновые шишки. То есть я натащила в его комнату огородный мусор – так заявили на суде, можете себе представить.

«И о чем ты только думала?» – спросил меня обвинитель. Я не решилась им сказать, что эта куча листьев и камней на полу в спальне Пола была не мусором, а столицей Европы. И я не решилась сказать им то, что мне хотелось сказать Полу, когда я видела его в самый последний раз, а он глядел на меня из кроватки одним глазом. Он лежал, уткнув половину лица в подушку. Никто не живет на Европе – вот что я хотела ему сказать, когда он вернулся домой. Пока никто, а может, никто и не будет жить, но все равно столица построена, и поезда там ездят по дну океана, и там есть подводные лодки и плавучие краны, но это не город для людей. И не для фей, и не для инопланетян, не для симпатичных фантастических существ. Это просто нежилой город с поездами и экскаваторами, бульдозерами и дорогами.