Страшный зверь - Фридрих Незнанский

Пропал Турецкий…

Знал ведь заранее, что сопротивление бесполезно. И сам не желал сопротивляться. Да и как тут будешь, если, не отдавая себе отчета, он рванулся навстречу этой желанной женщине с потрясающей фигурой валькирии и «критической массой» нерастраченных эмоций? Уже не помня себя, сграбастал ее обеими руками, отдаленно услышал, как она снова призывно застонала, отчаянно забилась, и только тогда почувствовал, с какой медленной, томительной мощью, изогнулось под ним ее раскаленное, сильное тело…

Пропал, одним словом. Потерял себя, утонул, растворился, расплавился в желанной женщине…

Где-то около двенадцати, когда Саша и Валя, так и не разжав объятий, меньше всего думали о своих преследователях, в номере раздался телефонный звонок. Турецкий с недоумением посмотрел на аппарат, потом на расслабленную женщину, глаза которой в полутьме прикрытого салфеткой ночного светильника, светились «божественным» внутренним огнем, и поднял трубку. Он услышал торопливый и задыхающийся, словно от быстрого бега, страстный шепот Елизаветы Семеновны.

Первая мысль была такой: она с ума сошла от вспыхнувшего в недобрый час желания. Но скороговорка не совсем разборчивых слов, произносимых с придыханием, заставили Александра Борисовича напрячься.

— Владимир Афанасьевич, — почти рыдала от переполнявшей ее любви к постояльцу и от страха за его драгоценную жизнь хозяйка гостиницы, — приходили двое, проверяли списки проживающих в моей гостинице. Документы у них были из милиции. Но никто, кроме вас, их почему-то не заинтересовал. Они уже хотели стучаться к вам, но я заявила протест, указала на время посещения… Это противозаконно, пусть предъявят ордер на обыск. Ведь так у меня все постояльцы разбегутся! Я ни слова не сказала, с кем вы, Володя, а им пригрозила, что немедленно позвоню дежурному по городу, я знаю его телефон. А потом захотела еще вызвать и свою охрану. И они ушли, почему-то ругаясь. А может, это не милиция, а бандиты?! — пронзительным шепотом «высказала» она догадку.

— Спасибо, дорогая моя! — с чувством произнес Турецкий. — Не знаю, как вас благодарить! Поверьте, я не забуду оказанной вами услуги, поистине драгоценной для меня! До завтра, дорогая! — тоже с придыханием воскликнул он, и Валя посмотрела на него с откровенным изумлением:

— Это кто у тебя дорогая?!

«О-о, первые сцены ревности!». Но Александр, призвав все свое актерское мастерство, в комических красках описал свой разговор с хозяйкой при вселении в гостиницу. Дождался, когда Валя рассмеялась, и тут же стал серьезным:

— Валюша, милая моя, это очень неприятный симптом. То, что они нашли меня, — в порядке вещей. Мы об этом сегодня уже говорили. Но я совсем не хочу, чтобы при моих контактах с ними присутствовала ты — даже в качестве невольной свидетельницы. Это очень опасно. Поэтому рано утром, когда нормальные люди еще спят, я тебя отвезу домой, где ты и доспишь, — он с юмором посмотрел в ее глаза, — потерянное ночью время. Позвоним маме и предупредим. И в машине, запомни сразу, ни слова! Не исключаю, что они поставили в ней «прослушку», мы говорили с ребятами, если ты помнишь. А Коля просто физически не мог проверить ее…

— Ничего страшного, помолчим, если надо. Главное, что ты — со мной рядом…

— Слушай, а ведь у нас с тобой осталось не так уж и много времени, — с досадой сказал он, поглядев на часы, чтобы узнать, сколько времени до рассвета. — А мы ведем себя, словно ненормальные, оголодавшие дети, дорвавшиеся, наконец, до запретных сладостей!..

— Тогда не теряй его, — резонно укорила она. А потом, немного позже, добавила уже рваным, стонущим шепотом: — Я знаю, что веду себя неприлично, наверное, даже отвратительно, Саша… так нельзя, конечно, и завтра жуткий день… но иначе я просто не могу… я умру, я не выдержу, родной мой… я ужасно боюсь покойников… прости меня, пойми…

И он верил ей: Валя не лукавила, она действительно задыхалась от страсти, боясь вслух выражать свои эмоции. И дело тут, вероятно, было не в том, что она, наконец-таки, оказалась в объятьях человека, в которого была влюблена еще бог весть когда. Точнее, не только в этом, как понимал Саша. Но вот другого, более важного, он никак понять не мог: почему Гера был с женой так скуп на ласки, на любовь? Да еще с такой женой! Неужели его ревность, если он каким-то образом догадался о тайной любви Вали, доходила до такой крайности? Но ведь это же просто глупо! А самого Геру многие считали умным и проницательным человеком… И вот — поди ж ты! Странно…

Но теперь Турецкий утешал свою нравственность тем аргументом, что спит он не с женой бывшего сослуживца и приятеля, а с его вдовой, что далеко не одно и то же. А потом ему казалось, что такой неожиданный, в сущности, и резкий срыв в любовный штопор гораздо важней для Вали. Этой славной, этой удивительной женщине именно сейчас необходим был крепкий заряд уверенности в себе и отчетливого понимания того, что она по-прежнему, как в юности, хороша и любима, а все остальное — преходяще, каким бы трагическим оно ни было…

Произнося надгробную речь, — в качестве представителя Генеральной прокуратуры, — в которой он долго и подробно перечислял высокие заслуги покойного перед обществом и правосудием, Турецкий не забывал поглядывать по сторонам. Явных бандитов не было. Но они могли оказаться не здесь, а у выхода с кладбища. Значит, там ему надо появиться одному. Ну, или с могильщиком неподалеку, в форму которого переоделся Филя Агеев, — умудрился-таки достать их синюю куртку. Он и старые сапоги, и даже лопату отыскал где-то. Типичный такой представитель славного племени философов и пьяниц, верных слуг самого Харона, главного «паромщика на переправе», как с большим чувством поет о нем одна знатная певица, у которых за душой — ровным счетом ничего святого.

Другой «могильщик» в таком же виде, небрежно опирался на воткнутую в мерзлую землю лопату неподалеку от вдовы, опиравшейся на плечо матери. Обе были в черном. И «могильщик» не обращал на них никакого внимания, но Турецкий знал, что Коля тоже не упустит из виду ни одного постороннего движения, которое может быть обращено к скорбным женским фигурам.

Могилу окружали еще несколько человек. С двоими Александр Борисович уже познакомился: это были ребятки с местного телевидения, шеф Кати Молчановой — Дмитрий Николаевич Ушаков и сотрудник редакции новостей Петя Коржиков, как он попросту представился. Вроде бы они обещали Кате помочь, если вдруг понадобится, маму там подвезти, или сделать что-то другое. Ушаков держал перед собой диктофон, записывая «прощальную речь» известного московского «важняка», друга и соратника покойного. Может, для того, чтобы потом и Катя услышала. У них же свои подходы…

Был здесь еще и следователь городской прокуратуры Борис Егорович Нарышкин, специально прибывший на похороны, очевидно, в надежде на то, что именно здесь, во время гражданской панихиды, ему удастся установить причины покушения на жизнь Ванюшина. А может, он решил, что Турецкий в своей речи подскажет ему верную версию? Или это его прокурор Махотин прислал, видя бесперспективность расследования одними местными силами? Все может быть…

Следовало еще учитывать настырный интерес Краевского «окружения» к «секретной папке» Ванюшина. Подлинную ценность в ней представляли лишь те материалы, которые отсутствовали среди немногих оригиналов, оставшихся в сейфе прокуратуры и перешедших «по наследству» следователю Нарышкину — очевидно, для выяснения мотивов убийства Германа. Копии тех материалов, которые предусмотрительно снял Гера, также имелись в его «секретной папке». Вот их-то и решил Александр Борисович передать Нарышкину. Всерьез, без насмешки, мол, другого ничего и не было, стоило ли огород городить? «Щедрый» такой подарок решил сделать! Таким образом, до поры до времени и «тайна» папки будет сохранена, и рисковать из-за нее не будет необходимости. Ну а у тех, кто полезет за ней к Турецкому, можно будет серьезно спросить: что им здесь надо? Уж такие-то простенькие вопросы «ребятки» из «Глории» здорово научились «спрашивать».