Град Камен. Путешествие в Китеж - Николай Морохин

Очень многое в истории значат дороги. Причем даже те, которые давно исчезли. Это сейчас главный путь на восток в этих местах пролегает южнее Суздаля – через Владимир, Вязники на Нижний Новгород. Но в начале минувшего тысячелетия дорога была другой. Южнее Суздаля начинались земли владимирских князей. Клязьма, в которую впадает Нерль, конечно, была удобна. Но для суздальцев она уже текла «за границей». Потому на Волгу более приемлема была сухопутная дорога через современные земли Ивановской области. Она пересекала реки Уводь, Тезу, шла болотами и борами того края, который был известен в древности как Жары. Видимо, там было много горелых лесов, а отсюда произошла и фамилия знаменитых владельцев этих обширных земель – Пожарских.

Городец

Можно предположить даже и то, что дорога эта была еще древнее, чем сам Суздаль. И принадлежала она мере. Известно, что с продвижением на северо-восток славян часть мери ушла за Волгу: не всем, конечно, хотелось терпеть соседей, которые заявляли о своей власти и навязывали свою веру. А стоило углубиться в тайгу за Волгой – и там ждала встреча с марийцами, почти родным народом. Можно предположить, что меря понимала их язык не хуже, чем русские поймут сейчас белорусов.

В одном из залов Городецкого краеведческого музея на нас глянет скульптурный портрет жителя этого города времен первых веков его существования. Он реконструирован по черепу антропологами. Скуластое лицо очень не похоже на славянское.

Лев Гумилев в книге «Древняя Руси и Великая Степь» пишет о том, что к ХIV веку земля между Волгой, Унжей и Керженцем была известна как Меровия. Это название совершенно забыто. Но в Чкаловске от пожилых людей я впервые услышал слово «Маура» – им они обозначали противоположный, левый берег Волги, там, где Городец и Сокольское. Смысл пояснить мне никто не смог. Но слово удивительно созвучно названию этой самой Меровии – и тут не может быть случайного совпадения. Археологи рисуют контур обжитых мерей земель на правом волжском берегу, включая в территорию московские, ивановские, владимирские, костромские и ярославские земли и только между Мологой и Унжей за Волгой – левобережные леса. Меровия, Маура, начинается сразу же ниже той точки по течению Волги, где впадает в нее Унжа.

Меря и марийцы – два родственных народа, два народа-ровесника. Они встретились на землях, которые окружают Светлояр. Как представить себе это спустя тысячу лет?

Фантазия подсказывает картины: вот идут таежными тропами переселенцы, уходящие от движения соседнего, сильного, теснящего их народа. Вот они встречаются с людьми, которые говорят на очень похожем языке. У них можно спросить разрешение жить рядом. Но что дальше – оставаться возле них чужими или отмечать общие праздники, родниться, решать сообща вопросы?

О встрече марийцев и мери мне довелось беседовать с археологом доктором исторических наук Татьяной Никитиной – одной из ключевых фигур в современном финно-угроведении. В последние годы она много исследует именно Поветлужье, считая его колыбелью марийского народа.

– Каждый народ чем обладает? Своей территорией, своей экономикой, языком, конечно. Текстов на языках того времени не осталось. Но мы, археологи, оперируем индикаторами культуры – и материальной, и духовной. Так вот, эти индикаторы культуры читаются очень хорошо: для мерянской культуры – одни, для марийской – совершенно другие.

– А что можно считать индикаторами культуры?

– В материальной культуре – это прежде всего погребальный обряд. Все мировоззренческие аспекты выражаются через какие-то формы: через формы святилищ, погребальный обряд, одежду. Мерянский костюм и марийский читаются отдельно, особенно головные украшения. Женщина никогда не наденет головной убор чужого народа – это просто накликать на себя беду. Да и просто этого никто не позволит ей сделать: это табу, священно. По головным уборам, по нагрудным украшениям – по таким этноиндикаторам – мы можем уверенно говорить: эти памятники – мерянской культуры, а эти – марийской.

– А случалось ли вам находить следы не просто соседства – совмещения?

– Да. Действительно, где-то с конца XI века, на рубеже XI–XII веков, в марийской культуре чувствуется сразу как будто какое-то изменение. Мы читаем очень много западных черт (западных – это относительно нас!). Увеличивается поток изделий волжско-финского и древнерусского облика. Очень многие исследователи склонны считать, что сюда пришли русские. А я вот не разделяю точку зрения о раннем присутствии русских в нашем регионе. Последующие события показали, что это было не так. Если бы русские присутствовали в марийском левобережье Волги уже с XI века, может быть, не так болезненно пошло бы присоединение края к Русскому государству: была бы почва подготовлена. Думаю, что это все-таки следы прихода мери: она была знакома с русской культурой, частично русифицирована. И это меря, которая сюда продвинулась, принесла приток русских вещей. На рубеже XI–XII веков внешний облик марийских памятников меняется. Меняется до такой степени, что у меня иногда внутри бывает сомнение: а одна ли это культура – может быть, уже какая-то другая? Но культура одна, просто мы видим влияние наших западных братьев: меря, которая была недоассимилирована, близкой к нам муромы – она ведь тоже куда-то делась. Все они могли уйти к своим родственникам по вере, по крови, кто не был ассимилирован и не был согласен с этой ассимиляцией на западе.

– Вы исследовали на берегу Ветлуги Русенихинский могильник того времени, который всего в двух десятках километров от озера Светлояр.

– Да, и летом 2013-го какие-то странные вещи стали попадаться на окраине могильника. Мы группу раскопали на самом мысу – это место, с которого начинались у нас несколько лет назад раскопки Русенихинского могильника. Четыре погребения и два жертвенных комплекса. Я их копала и все время говорила: «Слушайте, что я копаю? Такое ощущения, что я копаю или древних русских, или волжских финнов». Там, на мысочке, как раз были погребения маленькой группы населения, которая отличалась по многим позициям от основного могильника. За дорогой – чисто марийский массив с яркими этноопределяющими марийскими украшениями. А здесь мы нашли группу, где нет ни одного элемента марийского, но есть вещи древнерусского облика – витые браслеты немножечко другого характера. Еще мы там обнаружили мерянскую подвеску круглую. И это навело на мысль, что перед нами волжские финны, которые уже познакомились с русской культурой и к марийцам пришли. Это не древнерусское население, конечно.

– То есть меря?

– Там нет явно выраженных мерянских черт, но меря, наверное. Там и височные кольца есть такие своеобразные, я бы сказала мордовско-муромского плана. Культура знаете такая намешанная, волжско-финская, но не выражающая ни один этнос ярко. Мне кажется, так и должно быть. Если уходят поселенцы с другой территории, они ведь что-то теряют, но в целом их облик – немарийский. И вы знаете, самое интересное еще не это. Мы же делаем анализ параллельно. Костные остатки изучаем по методу атомной абсорбции, это химический метод: их промывают и потом делают реакцию на микроэлементы, которые могут говорить о характере питания. Мы работаем с минеральным статусом костной ткани. Получилось, что вот эти индивидуумы, которые захоронены на мысу, имеют совершенно другой минеральный статус костной ткани, в отличие от тех, которые захоронены на горке. То есть, видимо, у них даже система питания была другая. Вот мы, марийцы, в большей степени были охотники-рыболовы. А меря – люди в большей степени земледельческой культуры, они жили на других территориях и имели совершенно другой тип хозяйства. То есть было некое другое население, которое поселилось на окраине, через ложбинку (а в древности эта ложбина была больше). Они примкнули к местному этническому коллективу, на окраине жили. Отношения были дружелюбные, чувствовали эти люди себя там комфортно, и процесс торговли и обмена, видимо, способствовал тому, что у нас на основной территории тоже начинают появляться к XI веку вот такие заимствованные вещи: витой браслет появился, мерянская подвеска. Был процесс обмена, а может быть, даже и этнические брачующиеся контакты – сейчас уже трудно сказать.