Мертвые из Верхнего Лога - Марьяна Романова

И вот в одной из горных деревушек ему встретилась женщина, два взрослых сына которой погибли в один день. Смерть их была загадочной: обоих нашли в пропасти, разбившимися об острые камни. Сплетничали, что братьям нравилась одна и та же девушка, и ни один не решился принести другому мук необладания, вот они и решили вместе избавиться от любовного недуга самым радикальным из изобретенных человечеством способов.

Мать их осталась совсем одна.

Эта простая женщина, принявшая горе с таким тихим достоинством, которое и не снилось большинству аристократов, приготовилась последовать за своими дорогими мальчиками в миры, о коих имела представление смутное, однако надеялась, что там все устроено более справедливо, чем под луной.

Она не собиралась прыгать в пропасть или бродить по ночным джунглям в надежде на судьбоносную встречу с голодным ягуаром, которыми кишмя кишели окрестные леса, а с головой погрузилась в обычные будничные дела. Она была настолько спокойна, вежлива и даже почти приветлива с соседями, что те уже начали нахмуренно оборачиваться ей вслед и делать то, что ревностные католики, подобные им, делали многие века назад — подозревать несчастную в сделке с дьяволом. Женщина же не обращала на них внимания — она точно знала, что со дня на день тоже покинет земное пространство. А каким образом это произойдет — не ей выбирать. Хорошо бы во сне.

И вот молодой Хунсаг, столкнувшийся со столь мудрым и спокойным принятием горя — в простой мексиканской деревушке, каждый второй житель которой даже читать не умел! — решил осиротевшей женщине помочь. Он рассмотрел над ее головой ту особенную пустоту, которая появляется над теми, кто доживает свои последние дни на свете, и решил стать для нее миссионером и спасителем.

В деревне как раз отмечали День мертвых, и любой путник мог войти в любой дом — никто не отказал бы ему в приюте и угощении. Не отказала и та женщина — подала горячий шоколад и суховатые пресные лепешки из маисовой муки. Хозяйка и гость разговорились. Оставленная мать призналась, что не живет, а доживает. И когда Хунсаг осторожно предложил ей все-таки выбрать жизнь, женщина вдруг упала ему на грудь и расплакалась, и он вынужден был гладить ее жесткие, уже начавшие редеть волосы.

«Как я могу жить, зная, что дети, которых я растила, сами выбрали смерть? Мои мальчики, им было восемнадцать и двадцать лет. Если бы жизнь отняли у них насильно, мне было бы проще смириться. Но я знаю, что это был их выбор, осуществленный злой план. Как они могли так со мной поступить? Неужели не понимали, что я сразу же пойду за ними? Иногда я зову моих детей обратно, а иногда — злюсь за то, что сыновья посмели сделать. Никогда мне не понять их и никогда не успокоиться».

Хунсаг попросил у нее какую-нибудь вещь мальчиков — то, к чему те часто прикасались. И получил от удивленной женщины старый мяч, которым оба любили перебрасываться с самого детства.

Хунсаг не очень был уверен в успехе задуманного, в те годы он только начал экспериментировать с чтением информационного поля Земли, недоступного замусоренному сознанию большинства. Иногда ему удавалось получать смутные образы аллегорического толка, но чаще приходилось тратить часы на расшифровку путаницы.

Даже спустя годы, за которые он словно десять жизней прожил, Хунсаг все еще не мог ответить на большую часть вопросов о смерти. Однако то, что люди называли общением с мертвецами, некромагией, ему удавалось почти всегда. А тогда…

Повертев в руках мяч, он попытался настроиться на волну людей, им владевших. Долго у него ничего не получалось — в голову лезли рваные картинки из жизни юношей, не связанной с их последним днем. Но наконец он увидел залитые солнцем скалы и братьев, которые шли бок о бок, перешучиваясь, и у каждого была в руках корзинка для сбора трав. Он явственно слышал, как один брат что-то рассказывает другому (молодые люди говорили на незнакомом ему диалекте). Хунсаг будто бы видел мир глазами одного из братьев. И вдруг его затылок пронзила яркая боль. Удивленно озираясь по сторонам, он видел залитую солнцем зелень… и своего брата, который тянул к нему руки, как бы прося о помощи, но всего мгновение, а потом тело его покатилось по острым камням вниз. Хунсаг услышал короткий отчаянный вопль юноши и даже попытался что-то крикнуть вслед, но пахнущая землей короткопалая ладонь зажала ему рот. Он чувствовал, как теплая кровь течет по затылку. Мужчина с темным от загара лицом и глубоко посаженными глазами, похожими на шустрых навозных жуков, что-то сказал ему все на том же наречии. И свет померк.

Когда Хунсаг пришел в себя, первым, что он увидел, было обеспокоенное лицо женщины. Та склонилась над ним с небольшим медным чайником и лила прохладную воду ему на лоб.

— Наконец-то вы пришли в себя! — просияла она. — А то я уж волноваться начала.

Хунсаг обнаружил, что лежит на полу, у стола, за которым несколько минут назад ел лепешки. Запустил ладонь в волосы — крови, которую он так явственно чувствовал, которая горячей лавой текла за воротник, не было.

Это был первый удачный опыт получения информации, ему не принадлежавшей, и Хунсаг с трудом понимал, где заканчивается реальность и начинается галлюцинация.

— Почему вы раньше не сказали, что умеете общаться с мертвыми? — прошептала женщина, которая теперь смотрела на него как на божество. — Вы видели моих бедных мальчиков! Говорили с ними! Они вам сказали, что случилось на самом деле!

Хунсаг поднялся с пола, попросил воды и попробовал объяснить, что женщина поняла все неверно. Он действительно получил информацию о прошлом, прочитал ее, точно зашифрованную книгу. Но можно ли назвать общением чтение мертвого текста, окостеневшего в своей единственно возможной истинности?

Однако женщина его не слушала. Хунсаг был для нее богом, даровавшим смысл жизни. Взгляд ее стал стеклянным, и она больше не выглядела мудрой и благородной.

На протяжении долгих лет Хунсаг вспоминал о ней всякий раз, когда видел бедняг, пытавшихся ради глупой ли шалости или в неловкой попытке подсластить горе наладить контакт с миром отживших.

Он прекрасно понимал, что причина человеческого уважения к мертвым — животный ужас перед собственной кончиной, которую приближает каждый выдох, каждая прожитая минута, каждая взошедшая луна. Очеловечивание мертвого — как глоток опьяняющего эфира. Если с той стороны можно вернуться — пусть в виде бесплотного духа — и поговорить, значит, не существует вечной черноты, которую разум отказывается примерить на собственные плечи.

Хунсаг видел спиритов с дощечками для общения с духами. Видел сошедших с ума от горя, для которых воображаемый диалог с погибшими любимыми был единственной ниточкой к реальности, вдруг потерявшей краски. Видел мрачных некромантов, сжигающих черные свечи на могилах.

У некоторых — получалось. Им приоткрывались двери, о сути которых люди не имели ни малейшего представления. Окрыленные успехом, они забирались все глубже в чащу ложных предположений о смерти и мире мертвых.

Хунсагу, конечно, тоже не были открыты все истины о самой загадочной части человеческого существования — смерти. Многое он мог только предполагать. Но предпочитал вовсе не задумываться о том, куда попадает суть человека (слово «суть» ему нравилось гораздо больше, чем христианское «душа») после умирания физического тела. Религии, пытавшиеся представить загробный мир чем-то вроде мира привычного, только с флером беззаботной сказочности, наводили на него тоску и скуку. Эти сказки были как рафинированный сахар. Как картофель фри из придорожной забегаловки — простое блюдо, предназначенное тем, кто не в состоянии распробовать более тонкую пищу.