Директор - Джозеф Файндер

Но сегодня посещения кладбища ему было не избежать, потому что он припозднился из-за неотложных переговоров с директорами «Стилкейса» и «Германа Миллера» по вопросу лоббирования важного для производителей мебели законопроекта, вынесенного в конгресс.

Ник оставил автомобиль неподалеку от того места, где разворачивалась погребальная церемония. Всего вокруг могилы собралось десять-двенадцать человек в траурных одеяниях. Среди них был священник, миловидная негритянка, пожилая чета, пять или шесть человек, явно работавших вместе со Стадлером на заводе, и хорошенькая девушка, наверняка дочь покойного. Она была невысокого роста, изящная, с большими глазами и торчащими в разные стороны, как у панка, короткими волосами. В газете писали, что ей двадцать девять лет от роду и живет она в Чикаго.

Ник осторожно приблизился. Священник говорил над гробом: «…Отче наш, благослови гроб сей брата нашего Эндрю, да покоится в нем с миром до пробуждения для вечной жизни и да узрит лицом к лицу Тебя, предвечного Господа нашего, ибо Твои сила и слава и ныне, и присно, и во веки веков…»

Рев проносившихся по автостраде автомобилей заглушал слова священника.

Некоторые из собравшихся повернулись и взглянули на Ника. Рабочие со «Стрэттона» узнали его и некоторое время старались испепелить его гневными взглядами. Красавица дочь Стадлера выглядела ошеломленной и оцепеневшей, как лань в свете прожекторов. Рядом с ней стояла миловидная негритянка. У нее по щекам катились слезы, но они не замутнили ее пронзительного взгляда. Ник не знал, кто это, хотя в Фенвике было не так уж много негров.

Ник не был готов к виду гроба из полированного красного дерева, возвышающегося на задрапированном зеленым бархатом устройстве, которому предстояло опустить его в могилу. Вид гроба сразил Ника. Гроб показался ему огромным и еще более страшным, чем труп Эндрю Стадлера на лужайке у него перед домом. В этом гробе читался окончательный приговор человеку, имевшему когда-то семью, или хотя бы дочь, и друзей. Пусть он был опасным, неизлечимым шизофреником, но при этом он был и отцом. Отцом этой прелестной молодой женщины с молочно-белой кожей. У Ника из глаз потекли слезы. Ему стало неловко.

Негритянка вновь покосилась на него. Кто же она такая?

Рабочие со «Стрэттона» тоже заметили его слезы и наверняка прокляли его лицемерие. Ник-Мясник проливает крокодиловы слезы над могилой их старого товарища, которого загнал в гроб своими руками! Омерзительное зрелище!

Наконец гроб медленно и плавно опустили в могилу, и собравшиеся стали кидать на крышку цветы и горсти земли. Некоторые из них подходили к дочери Стадлера, обнимали ее, жали руку, шептали слова утешения. Улучив удобный момент, Ник тоже приблизился к ней.

– Мисс Стадлер, меня зовут Ник Коновер. Я…

– Я знаю, кто вы, – ледяным тоном сказала девушка. Одна из ее ноздрей была проколота и украшена маленьким блистающим камешком.

– Я не знал вашего отца лично, но мне бы хотелось выразить вам свое сочувствие. Он был очень ценным работником…

– И при этом вы его уволили? – девушка говорила тихо, но не скрывая горечи в голосе.

– Это было неизбежно и очень болезненно. В то время было сокращено очень много ценных работников.

Девушка вздохнула с таким видом, словно не видела больше смысла говорить на эту тему.

– Когда моего отца уволили, вся его жизнь пошла прахом.

Ник думал, что уже привык к таким словам от бывших работников «Стрэттона», но здесь, на кладбище, от девушки, только что похоронившей своего отца, они как-то особенно его задели.

– Я понимаю, как трудно ему пришлось…

Ник заметил, что негритянка с живейшим интересом наблюдает за их разговором, хотя и находится на таком расстоянии, что ей вряд ли что-нибудь слышно.

– Что бы вы ни говорили, мистер Коновер, – с печальной усмешкой сказала дочь Эндрю Стадлера, – а моего отца все-таки убили именно вы.

Латона Сондерс, старшая сестра Леона, была очень крупной и властной женщиной, непоколебимо убежденной в своей правоте. Впрочем, другая вряд ли сумела бы воспитать шестерых детей. Одри она нравилась. Латона была полной ее противоположностью: она ругалась, когда Одри молчала, бранилась, когда Одри терпела, и упиралась, когда Одри поддавалась. Несмотря на трещину в отношениях Одри и Леона, Латона относилась к жене своего брата ничуть не хуже, чем прежде. Она, кажется, вообще не питала особых иллюзий относительно своего братца.

Одри довольно часто сидела с тремя младшими детьми Латоны. Обычно это ей было не в тягость. Одри нравились эти ребятишки: двенадцатилетняя девочка и двое мальчишек – девяти и одиннадцати лет. Конечно, они пользовались добросердечием Одри, не слушались ее и вытворяли при ней такое, за что строгая мать подвергла бы их беспощадной порке. При этом Одри понимала, что Латона тоже пользуется ее добротой и просит ее сидеть с детьми слишком часто. Но Одри и в голову не приходило отказываться, тем более что у нее не было и не могло быть своих детей.

Латона пришла домой на час позже обещанного. Она ходила на курсы, где объясняли, как можно открыть свое собственное маленькое дело. Муж Латоны Пол Сондерс работал мастером смены в автомастерской фирмы «Дженерал моторс» и обычно возвращался домой поздно, после восьми. Одри это не раздражало. Она тоже только что закончила длинную смену, в которую входило посещение похорон Эндрю Стадлера, и теперь, честно говоря, предпочитала провести несколько часов в обществе веселых ребятишек, а не с пьяным Леоном и с навязчивыми мыслями о Кэсси Стадлер. Шалости детей давали Одри прекрасную возможность отвлечься от проблем и забот.

Латона притащила в дом огромную картонную коробку, нагруженную белыми пластмассовыми баночками. Ее круглое, как луна, лицо лоснилось от пота.

– Вот это, – заявила она, захлопнув за собой входную дверь, – завтра же вытащит нас из пучины безденежья!

– И что же это такое? – спросила Одри, пока Камилла играла гаммы на пианино в детской, а мальчики смотрели телевизор.

– Что это такое?.. А это что такое?! Вы что, совсем охренели! – обращаясь к своим сыновьям, взревела Латона, с треском опустив коробку на кухонный стол. – Я понимаю, что тетя Одри вам все разрешает, но мы с вами четко договорились, когда вам можно смотреть телевизор, а когда – нельзя. Немедленно выключайте телевизор и марш делать уроки!

– Но Одри сказала, что нам можно посмотреть, – запротестовал было девятилетний Томас, в то время как давно усвоивший, что с матерью не поспоришь, одиннадцатилетний Мэтью уже плелся готовить уроки.

– Заткнись! Мне плевать, что вам разрешила Одри! – рявкнула Латона. – И не смей мне перечить!.. Это средство для похудения! – объяснила она Одри. – Через пару лет я с ним заработаю больше, чем Пол заработает за всю жизнь.

– Средство для похудения?

– Сжигатель жира! – с гордостью объявила Латона. – Улучшает метам… Метамб… Ме-та-бо-лизм! – наконец выговорила она по слогам. – Блокирует углероды. Совершенно натуральный продукт!