Десантура-1942. В ледяном аду - Алексей Ивакин

Через несколько минут:

«Повторите передачу!»

Васенин зажмурился. Опять зажмурился. Не впервой…

«КурВат… прдв глд рзрш Дбрсл…»

Трясет-то как! Лишь бы точку с тире они там не перепутали!

«Повторите передачу!»

Сосредоточиться… Держи палец над ключом, держи, тварь!

Васенин облизнул кровь с лопнувшей кожи:

«К О О Р Д И Н А Т Ы…»

Вообще-то этот клочок надо было бы сохранить. Так полагается. Для командования, для истории, для потомков… В сейф бригадный, за печатью и подписями. Для истории. А тут «как полагается» нельзя. Тут надо – как сможешь… В баню бы сходить…

«Для истории, для потомков… Но это, потомки… Вы как-нибудь там сами в вашей истории разбирайтесь. Мне бы радиограмму передать…» – Васенин ухмыльнулся, представив себе потомков, обсуждающих его, сержанта-радиста.

«Наверно, при коммунизме будут жить, на планеты летать, этот как его… Марс!»

Ерунда же какая в башку придет! Какие, на фиг, ариели с аэлитами?

Работай, сержант, работай!

Через десять минут радист Васенин передал наконец-то радиограмму. Прямым текстом. Не морзянкой. И наконец-то, получив подтверждение о приеме, поджег бумагу и улегся рядом с лейтенантом. Спиной к нему. И толкнув его локтем, чтобы подвинулся. Тот хмыкнул чего-то. Васенин же бездумно стал смотреть на маленький огонечек, протягивая к нему капающую кровь с указательного пальца. Хорошо, что правой руки, кстати. Вот если бы тогда не левую оторвало. Чего бы тогда сержант Васенин делал бы? Или вон снайпер тогда Мишку. В лоб. Убил. Между бровей. Так же и лежит там, в сугробе. Вернуться бы… Похоронить бы. И сержант Васенин стал вылизывать кусочки кожи, застрявшие между зубов. Жрать хотелось очень.

Этой же ночью «Бостоны» транспортной авиации Северо-Западного фронта сбросили тюки с продовольствием и боеприпасами в темноту демянских болот.

Прямо на позиции немцев…

Еще раз мимо, мимо…

– Таким образом, вы, подполковник, утверждаете, что не принимали участие в разработке операции?

– Никак нет, герр обер-лейтенант. Перед атакой бригадами, вернее моей бригадой и остатками бригады Гринёва, деревни Добросли в наше расположение прибыл представитель штаба фронта полковник Латыпов. Формально для проведения инспекции, фактически же он стал руководить соединением.

– Расскажите подробнее о Латыпове.

– А что о нем рассказывать? Полковник и полковник. Смелый, решительный, властный. Оперативник. Вместе с ним прибыли также майоры Решетняк и Степанчиков. Первый – разведчик, второй – авиатор.

– То есть, Николай Ефимович, вас фактически отстранили от командования бригадой? Я правильно понимаю ваши слова? – сказал фон Вальдерзее. – И как вы оцениваете это ммм… положение вещей?

«Все-таки фриц не по-русски фразы строит, не по-русски…»

– А как тут можно оценить? – ответил Тарасов. – Майор Гринёв фактически сорвал всю операцию. Не смог пробиться через Полометь. Батальон его вышел к нам фактически безоружным. Винтовки и автоматы. Да и то не у всех. При этом батальон неизвестно где шатался. Двое суток! За это время гитлеровцы… То есть ваша разведка уже нащупала наш лагерь и стала блокировать его. Еще немного, задержись мы еще на сутки – нам было бы не вырваться из кольца. Так и сдохли бы на болотах. Прибытие представителей штаба фронта расставило все по своим местам. Мы начали действовать, но вы уже были готовы. А ведь сила десантника – в скорости и неожиданности. Действия же соединения стали предсказуемы… К сожалению… Это не учли ни Ватутин, ни Латыпов, ни тем более Гринёв.

– Господин подполковник, а ведь Гринёв не так уж и виноват… – внимательно посмотрел на Тарасова обер-лейтенант.

* * *

За время вынужденного ожидания гринёвской бригады на основной базе саперы выстроили штабной шалаш.

Здоровущий, укрытый сверху парашютным шелком. С легкой руки разведчика Малеева шалаш стали называть шелковым. Так и прижилось. В этом «шелковом шалаше» дневал и ночевал мозговой центр бригады.

После принятия радиограммы из штаба о прибытии полковника Латыпова ждали темноты. Координаторы должны были прыгнуть на парашютах.

И вот уже стремительно темнело. Синее мартовское небо сиреневело, затем чернело, и только красный закат кровавил на западе. «Опять мороз будет, – тоскливо подумал военврач третьего ранга Леонид Живаго. – Опять помороженные будут. Днем все тает, ночью льдом схватывает. Просушиться бы… Да где? В Малом Опуеве только сотню самых тяжелых оставили. А всю ораву только в Демянске можно разместить по домам. А его сначала взять надо. Что там начальство думает?»

Живаго докуривал самокрутку, свернутую из табачной пыли, пополам с прошлогодними листьями. Огонек обжег распухшие пальцы, тогда доктор достал из кармана спички. Взял две палочки и зажал окурочек ими. И снова затянулся.

А из «шелкового шалаша» вылетел с матом кто-то невысокого роста. В сумерках военврач не разглядел, кто это. Но по голосу догадался – комбриг. И Живаго поспешил удалиться – Тарасов был горяч в гневе.

А потому врач не увидел, что за Тарасовым вышел Мачихин.

– На, комиссар, читай!

Тарасов сунул Мачихину клочок бумаги:

«Выполнение задачи вы недопустимо затянули. Будете отвечать лично, Тарасов и Мачихин. 19.03.42 Курочкин».

– Мда… – буркнул гигант Мачихин. – Можно подумать, мы до этого заочно отвечали…

– Ты, Ильич, подумай, а? Сначала этот придурок прорваться не может, затем шляется неизвестно где, мы людей теряем, скоро уже полбригады поморозится, а теперь мы еще и затянули? – Когда Тарасов кипятился, речь его становилась сбивчивой.

– Язык у тебя за головой не поспевает, Ефимыч!

– Расстрелять бы этого Гринёва, к чертовой матери!

Мачихин покачал головой:

– Ох, и кипяток ты, Ефимыч, ох, и кипяток… Теперь понимаю, за что тебя арестовали в тридцать восьмом…

Тарасов прищурился и напрягся.

– За язык твой несдержанный, вот за что. Болтал бы меньше, думал бы больше…

– А ты меня, Ильич, не учи и не лечи! И Родина и партия меня простили. И доверили бригаду, и в тыл к немцам послали. А если бы не простили, разве доверили бы? – зло сказал подполковник.

Мачихин успокаивающе похлопал Тарасова по плечу и загудел басом:

– Ишь, как ты казенно заговорил-то… Родина простила, партия доверила… Теперь нам это прощение и доверие снова заслужить надо!

– Прости, Ильич… Погорячился… – Тарасов быстро отходил от вспышек гнева, случавшихся с ним все чаще и чаще.

Мачихин только хотел предложить Тарасову вернуться в штаб, как в небо над Невьим Мхом взлетели три красные ракеты. А с севера накатывался неспешный гул тяжелых самолетов.