Полнолуние (рассказы) - Андрей Дмитриевич Блинов

синих тенях ночи, но уже светлеющее. Небо на востоке уже полыхало вовсю над горизонтом, а выше оно было очень белым, будто вымороженным. На западе, за селом, куда сваливалась ночь и откуда Иван только что выехал, густо чернело.

Под колесами чувствовался плотный, уезженный снег, машина легко и радостно бежала будто по белому редкостному асфальту.

«Кажись, повезло, — скупясь на слова, подумал Иван. — И дорога и погода…» Он недодумал, переключая скорость после подъема в гору, и привычно поднес руку к глазам, чтобы заметить время, когда выбрался на большак. Часов на руке не было. «Ну и склеротик же ты, Иван!» — подосадовал он. Возвращаться за часами, конечно, не стоило.

А в поле уже белым-бело.

На дворе хлебозавода — скопище машин. Стоят так и сяк. Но каждый шофер из своего положения мог вывернуться и встать под погрузку первым. Кому пофартит.

— Эй, извозчики, кто самый дальний?

Кладовщица Женя, девушка-переросток, лет так под двадцать пять, с розоватым после сведенных веснушек лицом и серыми глазами, с острыми точками зрачков, стала в дверях.

Самый дальний был Иван Батухтин, все это знали, и никто не поставил поперек его пути свою машину, никто не выругался ему вслед. Шоферня — народ разный, но в таких случаях каждый вспоминает, что у него есть совесть.

Обшарпанная совхозная хлебовозка подкатила задом, поскрипывая колесами по утоптанному черному снегу. Не торопясь, но и не мешкая, Иван ступил из кабины и подошел к девушке.

Женя всегда относилась к нему внимательно, Ивана это смущало: он ведь знал, что ничем не заслуживает чего-то особого, разве только тем, что он самый дальний.

— Быстренько сегодня домчался. Дорога хорошая? — Женя пощупала его острыми черными зрачками. Из-за этих зрачков никогда не узнаешь выражения ее глаз.

— Хочу обернуться в один день, — сказал Иван, подумал о Любе и почувствовал себя виновато и неуютно.

— Успеешь… Вполне успеешь, — сказала Женя таким тоном, будто хотела сказать что-то другое. Но он начал грузить хлеб и уже не думал ни о чем. Прежде всего он хорошо считал. Вчерашние две буханки он должен вернуть Жене. Если она будет ошибаться на каждой машине, разорит себя и хлебозавод.

Хлеб на этот раз был не вчерашний, а утренний, еще теплый. Если буханку чуть подержать в руке, тепло так и прильнет к ладони, пахучее хлебное тепло. Только иногда прогорклый запах масла забивал хлебный дух. Какой это дрянью они смазывают формы?

Руки, перед началом погрузки промытые бензином, сухие, пожелтели, промаслились и пахли хлебом и масляной гарью.

Иван скинул полушубок и остался в свитере из овечьей шерсти — черное с белым. Вязка была крупной, и свитер походил на кольчугу древних воинов. У Любы был вкус к таким вещам — она вязала красивые свитеры и кофточки. Он был уверен, что никто больше так не умеет.

Свитер тесно обжимал крепкие плечи и лопатки. Иван выглядел в нем стройным, поджарым, длинноногим. Ко всему этому даже как-то шло его грубое, некрасивое лицо. Просто ничего нельзя было лучше придумать: ни убавить ни прибавить. Так, по крайней мере, думала Женя, наблюдая, как проворно и ловко работал этот парень из дальнего села Седунова, в котором Женя не бывала и, наверно, никогда не будет. А парень ей нравился, особенно своей грубоватой солдатской статностью и мальчишеской застенчивостью.

«Дай-ка ему помогу…»

Женя вышла из дверей, ступила к лотку, по которому прямо к машине скатывались буханки хлеба.

— Получай, — сказала Женя, подхватив буханку и подавая ее Ивану. — Так-то будет скорее. К вечеру к женушке попадешь. За милую душу.

— Намерен, — кратко ответил Иван.

— А бывает, и ночуешь у нас в городе?

— Бывает, заночевываю, — ответил он, беря из ее рук теплые буханки. — Когда плохая погода, а весной тем более.

Под острыми зрачками глаз женщины Иван смущался. Ему казалось, что Женя про себя смеется над ним, над его неуклюжестью и неумелостью. Вот и свитер, кажется, чуть коротковат, все время приходится его одергивать, но толку от этого мало — вязка плотная, и свитер эластичен, как резиновый.

— Наверно, спишь тут, у себя на антресолях… — Женя кивнула на кабину.

— Нет, отчего же… Земляки тут в городе есть, однодеревенцы. Загоню машину во двор. Сплю в кухне, на сундуке. Сундук у них есть, наподобие моего шарабана — огромный, — сказал Иван и нечаянно вместе с буханкой захватил руку девушки и смутился. Сам черт не разберет: где рука, где буханка… Все теплое.

— Можешь заезжать и к нам, — сказала Женя, не глядя на него. Ей самой было неловко оттого, что городит бог знает что. Зачем ей нужен этот парень, у которого и жена есть и дети, и весь он такой правильный, солдатский. Но удержаться уже не могла: — У нас двор большой, и на ночь ворота закрываются. Места хватит.

Дальше они работали молча. Странно, Иван чувствовал, что их уже что-то связывало.

«А она мягонькая. Может, вдовушка?» — подумал он, хотел спросить, но не спросил.

Ни к чему…

Они грузили не спеша, переговариваясь. Напоследок он бросил ей обратно две буханки, сказал:

— Вчера лишние дала…

Не взглянув на нее, расписался в документах, получил пропуск на выезд со двора и сел за руль.

«Надо забежать в магазин, купить на дорогу булку», — подумал он, включая скорость. Выехал в переулок с таким чувством, будто сделал что-то не так. Странное чувство виноватости.

Выходя из города на тракт, он с удивлением отметил, что уже темно. По привычке потянул руку к глазам и с досады снова обругал себя склеротиком. Надо же забыть часы! Без них как без рук.

Попадались редкие встречные машины. Иван с каким-то особенным смыслом играл светом, но ему отвечали обычно, по-деловому — включали подфарники, и все. Иван даже посетовал, что вот у людей нет никакого товарищеского чувства. Нет бы порадовались встрече с человеком в пути, хлебным ямщиком, так не дождешься, гонят напропалую.

Миновав бор, Иван вдруг почувствовал, что его шарабан стало заносить влево, будто кто сильными руками упирался в правый борт и старался спихнуть машину с дороги. Вот колеса споткнулись о что-то мягкое, даже буксанули разок. Иван не мог понять, что это такое. Мысли его были заняты другим. Перед ним то и дело всплывало чистенькое лицо кладовщицы Жени и вся она, пухленькая, гладенькая… «Наверно, вдовушка, — еще раз подумал о ней Иван. — Молодых вдовушек ныне хоть пруд пруди. Выскакивают раз-два, и в дамки. А потом скорее того — наутек…»

Мысли о Жене были приятны своей необычностью