Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну - Кэтрин М. Валенте

Глаза Сентябрь наполнились слезами. Она помнила, как в первый раз его увидела, скрюченного в ловушке для омаров, куда его засунула жестокая Маркиза, согнутого, сломленного, загнанного и забытого. Она тряхнула головой, и слезы разлетелись в стороны.

– Я так рада за тебя. – Она постаралась сказать это как можно веселее. И она действительно была рада. Даже бедный прекрасный Суббота знал, кем бы он мог стать и чего добиться в мире. У Аэла была библиотека, у Сивиллы – дверь, у Балласта – корабли, а Сентябрь все еще была только самой собой и могла лишь смотреть из публики, как Суббота блистает на арене. – Дома меня вечно спрашивают, кем я хочу быть, когда вырасту. Будто все, как оборотень, могут превращаться по желанию из мальчика или девочки во что-то еще, в грифона, или в кресло, или в акулу! Но ты… ты действительно превратился в… полет фантазии, как и обещано на афише. Человек цирка. – И это был первый раз, когда она подумала о Субботе как о человеке.

Суббота как-то странно посмотрел на нее. Его темные глаза сияли.

– Нет, нет, вовсе нет. Я все еще Суббота. Просто я теперь немножко больше летающий Суббота, и все! И я, конечно, иду с вами, а как же еще! Для этого и нужны дублеры! Сентябрь, я так ждал тебя, так ждал! Если ты говоришь, что нам надо отправляться, чтобы разобраться с йети, значит, именно этого я хочу больше всего на свете.

Валентинка и Пентаметр посмотрели друг на друга. Они одинаково ухмыльнулись. Одновременно они наклонились к Субботе и поцеловали его в обе щеки, пожали его руки и умчались прочь с такой же невероятной скоростью, с какой мчались через арену, чтобы встретиться с ними. Они карабкались вверх к платформам, проворные, как кошки. На босой ноге Валентинки сверкнуло посвящение: «Мой милый шалун». На другой ноге – «Мой дорогой мальчик». Пятки Пентаметра радостно извещали: «Люблю тебя до самых глубин, широт и высот, которых способна достичь моя душа».

Взобравшись наверх, они кивнули сначала друг другу, потом вниз – Сентябрь и Субботе. Они раскачивались на своих перекладинах, а в это время их тела складывались, но на этот раз не в бумажные самолетики. Вдоль их рук и ног разворачивались и сворачивались треугольнички бумаги, так что, когда Валентинка и Пентаметр встречались, хватая друг друга за запястья, под коленки или подмышки, когда они вместе крутили сальто или падали вниз так стремительно, что даже Суббота ахал, из фрагментов слов и сонетов, отпечатанных на их телах, собирались новые строчки. А Сентябрь, задрав голову, читала сообщение, которое труппа «Аэропочта» выписывала в воздухе:

Он тосковал по тебе,

Как рыбка в аквариуме

Тоскует по открытому морю.

Когда Аэл помчал их к выходу из Альманаха, Суббота держался за ее талию, а Аэл что-то напевал в полете. Сентябрь несколько раз открывала рот, чтобы заговорить, – и всякий раз останавливала себя. Она настолько отвыкла говорить о важном, что ей никак не удавалось научиться этому заново. Слова просто не выходили наружу. Возможно, она и не знала тех слов, что были нужны. Слова «мне тоже тебя не хватало»

казались ничтожно малыми по сравнению с огромностью чувства внутри нее.

Суббота сжал ее руку. Отчаянно краснея, с колотящимся в грудной клетке сердцем, Сентябрь наклонилась и поцеловала его. Это был очень быстрый поцелуй – будто чем быстрее его завершишь, тем легче будут все прочие поцелуи. Когда она отстранилась, глаза марида блестели.

Аэл захохотал грохочущим звериным смехом. Он был до того рад, что начал было накручивать петли, но вовремя вспомнил о пассажирах и вместо этого прорычал: «Следующая остановка – Планетарий, город Линз! Путешествия на виверне – неповторимы!»

Внезапно Сентябрь что-то сообразила.

– Но, Аэл, Планетарий начинается с П! Откуда ты можешь столько знать о нем?

Виверн взмыл вверх, вытянув шею в длинную красную ленту, полную слов, пирогов, облегчения и полета.

– Я расту! – прокричал он.

Ночь омывала Луну. По одну сторону нелепой процессии отсвечивало темным алое море, по другую – сминались и складывались в острые тени высокие горы. Виверн радостно вышагивал рядом с побитой моделью А, которой управляла девочка во всем черном, – хотя вряд ли это можно было назвать управлением, поскольку «фордик», казалось, весело катил сам по себе. На пассажирском сиденье ехал юноша с синей кожей, дивясь звукам двигателя, виду приборной панели и трещинам на стекле.

Сентябрь ничего не сказала Арустук по поводу ее нового клаксона. И про новую рукоятку сектора газа тоже. Старая была ржавой и погнутой. Вместо нее появилась изогнутая ветка полированного черного дерева, которая заканчивалась изящной золотой ладошкой, дружелюбно повернутой кверху. К ветке лепились крохотные грибы шиитаке.

Сентябрь не понимала, к чему клонит автомобиль. И надо ли об этом беспокоиться. Она просто не станет обсуждать это с моделью А, пока та не перестанет наряжаться и решит наконец, чем она хочет быть. От-А-до-Л и Суббота, которые раньше никогда машин не видели, предполагали, что у всех машин руль в форме цветка подсолнуха, большие полосатые граммофонные раструбы на клаксонах и золотые рукоятки на рычагах, а от звука двигателя просто пришли в восторг. «Что толку ругаться, если это ничего не меняет? На меня, например, ругань вообще не действует».

К тому же Сентябрь чувствовала себя зябко и так странно, будто кожа вот-вот слезет с нее и умчится с ревом в горы. Она сильно дрожала, ей хотелось бежать, а не ехать, или направить машину в море, или просто проверить, насколько высоко она может подпрыгнуть. В тот миг ей казалось, что очень высоко – как шутиха от фейерверка. Ей хотелось ехать быстрее: чем скорее они переберутся за край Луны, тем лучше, это же очевидно, ну почему на Арустук напала эта проклятая медлительность…

Аэл смотрел на нее в окно и улыбался. В глазах его плясали огоньки. По хребту пробегала волна.

– Это Море Беспокойства, – сказал он. – Подталкивает тебя: беги-беги-беги, – будто ты сосуд, полный желаний и устремлений, только вот не знаешь в точности, чего желаешь и к чему стремишься.

– Когда мы в первый раз попали на Луну, мы чуть не повернули назад и не убежали, – добавил Суббота. – Оно просто сжигает тебя, как свечу.

– Но Альманах кажется таким спокойным! Разве не всем должно хотеться уехать? Разве сам Альманах такого не чувствует? Я… я просто горю желанием немедленно тронуться.

Суббота тихонько рассмеялся.

– Наверное, чувствует. Мне кажется, что таковы все Беспокойные Моллюски.