Натюрморт с дятлом - Том Роббинс

Ли-Шери, как ни странно, единственная из всего семейства сохраняла спокойствие. Отчасти это было вызвано любовью, которая обволакивала ее, как выстеленная шелком лихорадка, но во многом ее состояние объяснялось тем, что в среду нежданно-негаданно, с опозданием на две недели, запыхавшись, но ничуть не смутившись, без каких бы то ни было объяснений или извинений к принцессе пришли месячные. Они нагрянули к Ли-Шери без стука и предупреждения, просунули свою огненно-красную голову к ней в дверь и гостили у принцессы в течение пяти дней, а потом снова исчезли, оставив после себя лишь ярко раскрашенные тампоны и череду вздохов облегчения, от которых затрепетали бы флажки на торговых стоянках с подержанными авто.

Принцесса решила отметить эффективность ши-линк и в честь праздника заказала на дом блюда китайской кухни. Чак истратил целую пленку на мальчишку из восточного ресторана, который доставил заказ. «Когда-нибудь, когда все будет нормально, я рожу Бернарду ребеночка, – думала Ли-Шери, жуя китайский рис. – И у нашего сыночка будет золотой мячик или любая другая игрушка, которую даст ему папа, кроме динамита. Но пока…»

Пока что принцесса изводила Нину Яблонски, придумывая различные уловки, чтобы увидеться с Бернардом до суда. У Яблонски не хватило мужества сообщить Ли-Шери, что суда не будет.

В день рождения принцессы Хулиетта испекла шоколадный пирог, залила его глазурью и воткнула двадцать свечек. Несмотря на крайнее недовольство Макса и Тилли дочерью и нежелание отмечать ее праздник, августейшая чета появилась за большим дубовым столом, залитым пламенем свечей, которое по яркости не уступало нефтеперерабатывающему заводу средних размеров. Они соизволили спеть традиционное поздравление и задержались до тех пор, пока принцесса отчаянным усилием не задула свечи. «Весь мир знать, чего хотеть этот дефчонка», – жаловалась потом королева своей любимой чихуахуа.

Двадцать свечей в пироге. Двадцать сигарет в пачке «Кэмел». Двадцать веков истории человечества. Куда мы двинемся теперь?

Что касается Ли-Шери, она поехала прямиком в город и навестила Нину Яблонски.

– У тебя на подбородке шоколад, – сообщила ей адвокат.

– У меня сегодня день рождения, – объяснила принцесса.

– Тогда я угощу тебя выпивкой.

Они отправились в «зеленый» бар, стены которого украшали ветви хвойных и лиственных деревьев, и взяли по бокалу шампанского.

– За справедливость, – провозгласила Яблонски.

– За любовь, – сказала Ли-Шери.

– Э, сестрица, как все запущено, – присвистнула Нина.

– А вот и нет. Все замечательно, – возразила принцесса. Она допила шампанское и заказала коктейль с текилой. – Вот скажи, Нина, ты ведь уже несколько лет замужем…

– Дважды. За эти несколько лет я была замужем дважды.

– Хорошо. Как ты думаешь, можно ли удержать любовь?

– Разумеется. Нет ничего необычного в том, что любовь длится всю жизнь и никуда не уходит. Кратковременна лишь страсть. Я до сих пор люблю моего первого мужа, но не хочу его. Любовь остается. Это желание уходит, стоит нам отвернуться. Желание всегда первым задает стрекача, а любовь без страстного желания – уже совсем не то.

– Трахаться можно с кем угодно, Нина, но многие ли способны наслаждаться друг другом в полях, где цветет истинная любовь?

– О господи! По-твоему, любовь – это что-то вроде пикника для избранных. Типичное снобистское заблуждение. Любовь – самое демократичное чувство на свете.

Ли-Шери поняла, что Нина Яблонски намекает на ее аристократическое происхождение, но ей было наплевать.

– О, – сказала она. – Я совсем не уверена в этом. Мне кажется, любовь гораздо более редкое чувство, чем поется в модных песенках. Желание – да, желание вполне демократично. Оно доступно любому болвану, в организме которого хватает энергии на выработку гормонов. Но, как ты и сказала, желание не остается надолго. Может быть, через какое-то время его начинает тошнить от этой демократичности или ему просто становится скучно от того, каким образом его используют серые посредственности. А может, и желание, и любовь требуют от нас чего-то большего, чего-то такого, на что многие из нас не способны. В наше время люди в основном штурмуют карьерную лестницу, а не лестницу любовных отношений.

– Сколько, ты говоришь, тебе сегодня стукнуло? Двадцать?

Теперь, очевидно, адвокатша намекала на незрелость принцессы, но хотя Ли-Шери и не знала, что такое неотения, ей опять же было все равно.

– Да, двадцать, и представь себе, я понятия не имею, сколько лет Бернарду. У него по меньшей мере дюжина водительских прав, и везде указаны разные имена и разный возраст. – Поразмыслив с экологической точки зрения, принцесса залила в себя изрядное количество текилы – в противном случае эта специфическая жидкость просто бы испортилась или попала в канализацию, а потом отравила всех рыб в ближайшем водоеме. – Ты никогда не задумывалась, как выглядят водительские права на Аргоне?

– Вызову-ка я лучше тебе такси. – Яблонски бросила на принцессу тот полуудивленный-полуукоризненный взгляд, которым еще трезвые всегда смотрят на тех, кто уже надрался. Собственно говоря, точно таким же взглядом Нина все чаще смотрела на Бернарда, хотя шансов разжиться текилой в тюрьме Кинг-Каунти у него было меньше, чем у собаки раввина – отыскать свиную котлету на улицах Тель-Авива. Яблонски пришла к выводу, что Бернард чересчур сильно веселился. Быть террористом – это одно, а получать от этого кайф – совсем другое. «Бороться с системой – дело нешуточное», – напомнила она своему клиенту, на что Бернард ответил: «Нешуточное дело – создать систему». Казалось, он считал предстоящий суд вечеринкой, которую правительство устраивает ему на потеху, и ждал его с тем нетерпением, с каким несостоявшийся актер-дилетант предвкушает ежегодный капустник в «Ордене Лосей».[65]

В конце концов Яблонски решила, что наибольшим благом для ее клиента, а также для американского радикализма будет, если суда (а в связи с тем, что со времени последнего приговора Бернарду социальный климат в обществе переменился, власти сочли возможным судить его заново) удастся избежать. Она спросила у Бернарда, не желает ли он признать себя виновным. Дятел пришел в восторг: «Если считать, что общество в целом невиновно, то жизнь любого, кто не совершил чего-либо противозаконного, просто лишена смысла, – заявил он. – Кроме того, бунтарь всегда виновен по определению». В обмен на чистосердечное признание вины своим подзащитным Яблонски добилась смягчения приговора. Вопрос решился при личной встрече с прокурором в кабинете судьи.

– Нина, – сказала ей Ли-Шери, и в ее подогретой праздником крови запели текиловые цикады, – ты должна отвезти меня к нему до суда, и мы обязаны вытащить его оттуда, даже если мне придется взорвать эту чертову тюрьму.