Покойная жена бывшего мужа - Ирина Комарова

Гошка не шелохнулся, он по-прежнему был неподвижен, словно ящерица, греющаяся на солнце, тем не менее я почувствовала, что напарник доволен. Ободренная, я перешла в наступление:

– Евгений Васильевич, вы ведь прекрасно понимаете – мы действительно представления не имеем, что здесь произошло! Это же не тайна следствия, если даже вы нам не расскажете ничего, Сан Сергеич добьется свидания с клиенткой, и мы все равно узнаем все подробности. Только время будет потеряно.

– А вы время терять не хотите. – Евгений Васильевич был по-прежнему язвителен. – Вам надо побыстрее узнать «все подробности», чтобы начать препятствовать работе следствия.

– Побойтесь Бога, Евгений Васильевич! – Я искренне обиделась. – Когда это мы работе следствия препятствовали? Да мы наоборот, всегда для пользы дела, вы только вспомните…

– Ладно, ладно, не возмущайся, – примирительно пробормотал Сухарев и придвинул к квадратному кухонному столу хлипкий табурет. Осторожно присел на него и, удостоверившись, что табурет рассыпаться не собирается, посмотрел на меня.

Евгений Васильевич понимал, что несправедлив. По крайней мере, в тех делах, что я лично участвовала, от вмешательства агентства «Шиповник» следствию, возглавляемому майором Сухаревым, была только польза, и весьма ощутимая. Да, мы освобождали от подозрения наших клиентов, но взамен мы находили и сдавали Евгению Васильевичу на руки настоящих преступников. И теперь Сухарев, явно сожалея о проявленной несдержанности, собирался начать мирные переговоры.

– Кое-что я действительно могу вам рассказать. – Он положил ладонь на тонкую стопку исписанных листков, лежащую на столе.

Я не столько увидела, сколько почувствовала улыбку, мелькнувшую на губах напарника, и рассердилась. Разговаривать мы, значит, не желаем, в деле участвовать, соответственно, не можем, а улыбаться ехидненько – это пожалуйста! А если Сухарев сейчас передумает и пошлет нас, вместе с улыбочками, куда подальше, что тогда прикажете делать? Действительно свидания с Перевозчиковой добиваться? Только для того, чтобы получить информацию, которой Сухарев и так сейчас готов с нами поделиться?

Впрочем, Евгений Васильевич, кажется, ничего не заметил. Он взял листок, который лежал сверху, и сосредоточенно изучал его. Хм, а интересно – он действительно не заметил Гошкину улыбку или не посчитал нужным заметить? Если верно второе, то убежденность Евгения Васильевича в виновности нашей клиентки не слишком велика. Что-то его смущает, и смущает очень сильно!

– Александру Сергеевичу получить свидание с клиенткой труда не составит, это ты верно говоришь, – неторопливо продолжил Сухарев. – Значит, с ее показаниями я вас могу сейчас ознакомить.

Он держал исписанный крупным почерком лист бумаги так, словно собирался передать его мне, и рука моя дернулась вперед. Дождавшись этого невольного движения, Сухарев аккуратно положил лист и подровнял стопку. Теперь улыбка скользнула по его тонким бесцветным губам. Или мне показалось? Я снова начала закипать – ну что за детский сад! И Сухарев, и Гошка – взрослые люди, серьезные профессионалы, иметь дело с каждым из них отдельно – сплошное удовольствие! Так почему же, когда они рядом, вместо работы начинается цирк?

Гошка рядом со мной напрягся – вот только не хватало, чтобы он сейчас вмешался! Тогда точно никакого прока от нашей сегодняшней встречи не будет. Я сделала глубокий вдох и открыла было рот, чтобы призвать присутствующих к порядку, но заговорить не успела. Меня опередил Евгений Васильевич – очевидно, он тоже решил, что пора заняться делом.

– Ваша Перевозчикова, – начал он, многозначительно выделив слово «ваша», – позвонила мне сегодня, в восемь двенадцать. Она сообщила, что у нее в коридоре в данный момент находится незнакомая женщина с ножом в груди. Сказала, что скорую уже вызвала, и спросила, что ей следует делать дальше.

Мой взгляд был устремлен на Сухарева, на напарника я не смотрела, но не сомневалась, что брови Гошки слегка приподнялись. Я была в этом уверена, потому что мои собственные тоже поползли вверх.

– Естественно, я приказал ей оставаться на месте и ничего не трогать. Она начала объяснять, что успела схватиться за нож – якобы хотела вытащить его из раны, но вспомнила, что медики этого делать не рекомендуют.

– «Тут нож, я совсем забыла, что его нельзя вынимать». – Я припомнила слова Перевозчиквой, показавшиеся мне тогда бессмысленными.

– Вам она об этом тоже успела доложить, – удовлетворенно заметил Евгений Васильевич. – Всем поторопилась объяснить, как ее отпечатки на ноже оказались.

– Но я совсем не это имела в виду! – возмутилась я. – Действительно, очень логично все – увидела нож, схватила, может, даже потянула вытащить! А потом вспомнила, что нельзя его из раны вынимать. Я бы в такой ситуации тоже могла на ноже отпечатки оставить.

– Да, для женщины поведение естественное, – равнодушно согласился Сухарев.

– Для мужчины тоже, – не удержалась я. Высокомерный мужской шовинизм всегда меня раздражает.

– Но отпечатки пальцев Перевозчиковой на рукоятке ножа есть. – Евгений Васильевич предпочел не услышать моего замечания. И я не могу не учитывать этот факт.

На этот раз я промолчала. Да уж, отпечатки на орудии преступления – это не то, чем Сухарев может пренебречь. Как бы логично Елизавета Петровна их появление ни объяснила – это улика!

– Когда мы приехали, скорая была уже здесь, – продолжил Сухарев. – Они забрали потерпевшую, а я допросил подозреваемую. Перевозчикова утверждала, что собиралась на работу, когда в дверь позвонили. Она открыла, и прямо на нее упала женщина. Перевозчикова женщину подхватила и только потом разглядела нож. Утверждает, что ничего не понимает, женщину не знает и, почему та оказалась у нее в квартире, представления не имеет. На том стоит твердо и никаких показаний больше давать не желает.

– Ну зачем же так – «не желает»? – заступилась я за клиентку. – Елизавета Петровна в шоке, не понимала, что происходит, вот и отвечала не совсем адекватно.

– В шоке. – Сухареву не понравилось мое объяснение. – Вашу Перевозчикову в шок вогнать – одного трупа мало, даже не рассчитывай.

– А мне по телефону показалось…

– Тебе показалось, а я ее видел, разговаривал с ней. Спокойна она была, как снежная баба.

Гошка рядом со мной сменил позу: слегка наклонился вперед и обхватил колено, сцепив пальцы. Секунду я смотрела на него, потом вспомнила:

– Кстати, о разговорах! Лариса что-нибудь сказать успела?

– Когда мы приехали, она без сознания была, – недовольно ответил Сухарев.

– А Перевозчиковой? – Я оценила интонацию и мгновенно напряглась. – Перевозчиковой она что-нибудь говорила?

– Перевозчикова утверждает… – Евгений Васильевич снова взял в руки листок протокола, проглядел его, пожевал губами и вернул бумагу на стол. – Перевозчикова утверждает, что прежде, чем потерять сознание, Леставина сказала: «Это она, это снова она».