Лесной маг - Робин Хобб

Думаю, мать все поняла.

— Пойдем, Невар. Давай найдем тихий уголок и поговорим.

Я молча кивнул и пошел за ней.

Мы прошли мимо музыкальной комнаты и гостиной, где сидела и читала стихи Элиси. Мать провела меня по коридору в маленькую каморку для молитв, примыкающую к женской части домашней часовни. Я хорошо помнил это помещение, хотя и не входил в него с детства, когда обо мне заботилась только мать.

Комнатка ничуть не изменилась. Полукруглая каменная скамья, развернутая к стене для медитаций. На одном ее конце установлена маленькая, аккуратная жаровня с бездымным огнем, на другом — чаша с водой. Стену для медитаций украшала фреска, изображавшая благословение доброго бога, а в небольшие, искусно сделанные ниши полагалось ставить жертвенные благовония. В двух уже горели подношения. Темно-зеленая, источавшая аромат мяты свеча едва теплилась в нише, раскрашенной, как корзина для сбора плодов, — ради хорошего урожая. Толстая черная пирамидка, пахнущая анисом, почти догорела в углублении чуть выше ангелоподобной детской головки — ради доброго здоровья.

Моя мать по-хозяйски ловко подхватила остатки анисового благовония черными щипцами и отнесла их в освященную чашу с водой. Угольки с шипением пошли ко дну. Мать постояла у чаши в благоговейном молчании, затем взяла чистую белую тряпицу из ровной стопки и тщательно вытерла нишу.

— Выбери следующее подношение, Невар, — предложила она мне, оглянувшись через плечо.

Она улыбнулась, и я едва не ответил ей тем же. В детстве я постоянно боролся с сестрами за право выбора и успел забыть, как это было для меня важно.

В комнате стоял специальный шкаф, украшенный изысканной резьбой, с сотней маленьких ящиков для разных благовоний. Я стоял перед ним, обдумывая, что выбрать, и вдруг спросил:

— А зачем ты приносила жертву во здравие? Кто-то болен?

— Зачем? — удивленно переспросила мать. — Ради тебя, разумеется. Чтобы ты выздоровел от своей болезни… от того, что с тобой случилось.

Я смотрел на нее, тронутый ее заботой и одновременно раздраженный тем, что она рассчитывала, будто ее молитвы и глупые ароматические подношения могут мне помочь. Лишь мгновение спустя я вдруг понял, что считаю ее жертву глупой. Это казалось игрой, чем-то вроде бессмысленного ритуала, затверженного наизусть, дар, который так мало нам стоил, что не имел никакого значения. Неожиданно мне захотелось узнать, какая доброму богу польза от горящих листьев, пропитанных маслом. Какому же бессмысленному божеству мы поклоняемся, если он готов дарить благословение в обмен на дым? Моя жизнь балансировала на шатком, источенном сомнением фундаменте. Я не знал, когда потерял веру в подобные вещи, чувствовал лишь, что ее больше нет. Когда-то добрый бог стоял между мной и мраком, и я считал его защиту крепостной стеной, а она оказалась всего лишь кружевным занавесом.

Украшенный изысканной резьбой, позолоченный и лакированный шкаф передо мной прежде казался мне блистающим прибежищем таинства.

— Это всего лишь мебель, — вслух произнес я. — Комод с ящиками, забитыми плитками благовоний. Мама, здесь нет ничего, способного меня спасти. И я не знаю, что сможет. Если бы знал, я бы, не колеблясь, это сделал. Я даже охотно предложил бы старым богам кровавую жертву, если бы считал, что это сработает. Как семья Сесиль Поронт.

Я впервые упомянул об этом. Со дня свадьбы у меня не было ни малейшего желания разговаривать с отцом о чем бы то ни было. Мать побледнела, услышав мои слова.

— Теперь Сесиль носит фамилию Бурвиль, Невар, — осторожно поправила она. — Сесиль Бурвиль.

Она подошла и открыла ящичек с полынью. Полынь — для мудрости. Достала зеленоватый кирпичик размером с кулак и отнесла к жаровне. При помощи позолоченных щипцов она поднесла его к углям, а потом наклонилась и дула на них, пока темно-красное тление не разгорелось до алого сияния. Тонкая струйка ароматного дыма поднялась в воздух, когда пламя одарило поцелуем уголок полынного кирпичика. Не глядя на меня, мать поставила его в нишу, посвященную здоровью.

Она постояла там несколько мгновений с молчаливой молитвой; привычка требовала, чтобы я присоединился к ней, и я пожалел, что не могу этого сделать. Моя душа была иссушена и утратила веру. В ней больше не находилось слов для восхвалений и просьб, только безнадежность.

— Ты знала, что Поронты поклоняются старым богам, не так ли? — спросил я, когда мать отвернулась от стены. — А отцу это известно?

Она нетерпеливо покачала головой, и я не понял, ответила она на мой вопрос или пыталась от него отмахнуться.

— Теперь Сесиль носит фамилию Бурвиль, — настойчиво повторила она. — Больше не имеет значения, что она делала в прошлом. Она будет поклоняться доброму богу, как все мы, каждый Шестой день, а ее дети будут воспитаны в его почитании.

— Ты видела мертвых птиц? — резко спросил я. — Видела эту жуткую карусель в их саду?

Она поджала губы, подошла к скамье и села, похлопала по сиденью рядом с собой, и я неохотно присоединился к ней.

— Они пригласили нас стать свидетелями, — тихо проговорила она. — Мать Сесиль прислала приглашение твоим сестрам и мне. Завуалированное, но я поняла, о чем оно. Мы приехали слишком поздно. Сознательно. — Она помолчала немного, а затем искренне посоветовала: — Невар, забудь об этом. Я не думаю, что они на самом деле почитают старых богов. Это скорее традиция, некий ритуал, который нужно соблюсти, а не истинная вера. Женщины их семьи всегда совершали такие приношения. Сесиль отдала дар невесты Орандуле, старому богу равновесия. Мертвые птицы — это подношение стервятнику, воплощению Орандулы. Его собственных созданий убивают, а затем предлагают ему, чтобы накормить других птиц. Это равновесие. Надежда на то, что женщина, приносящая жертву, не потеряет детей во время родов или во младенчестве.

— Ты видишь смысл в том, чтобы предлагать мертвых птиц за живых детей? — сердито спросил я, а затем довольно резко добавил: — Неужели ты действительно видишь какой-то смысл в сжигании спрессованных листьев ради того, чтобы добрый бог дал нам то, о чем мы просим?

Она наградила меня странным взглядом.

— Это необычный вопрос для сына-солдата, Невар. Но возможно, ты его задаешь, потому что родился, чтобы стать солдатом. Ты пытаешься применить людскую логику к богу. Добрый бог не связан человеческой логикой или законами, наоборот, это нами руководят его законы и логика. Мы не боги и не можем знать, что доставляет богу радость. Нам дано Священное Писание, чтобы мы почитали доброго бога так, как это приятно ему, вместо того чтобы предлагать ему вещи, доставляющие удовольствие людям. Представь себе бога, который действовал бы, как принято у людей: что бы он потребовал у невесты в обмен на будущих детей? Что мог бы попросить такой бог за то, чтобы вернуть тебе утраченную красоту? И захотел бы ты ему это дать?

Она пыталась заставить меня думать, но ее последние слова меня укололи.

— Красоту? Утраченную красоту? Ведь дело вовсе не в тщеславии, мама! Я попался в западню этого неуклюжего тела, и что бы я ни делал, все без толку. Я не могу надеть сапоги или встать с кровати, не вспомнив о нем. Ты даже представить себе не можешь, что это значит — сделаться пленником собственного тела.