Легкая поступь железного века - Марина Кравцова

Девушки выбежали из комнаты, спустились по лестнице…

Дальнейшее Павлу было известно. Он слушал Наталью, не проронив ни звука, а когда она закончила, неожиданно опустился перед ней на колено и поцеловал ее руку.

— Простите меня! — сказал с чувством. — Простите, я обидел вас…

— Нет, я не в обиде, — грустно проговорила девушка. — Просто я запуталась… Не знаю, что мне делать…

— А делать что-либо теперь предоставьте мне, — быстро проговорил Павел, энергично поднимаясь с колен. — Начинается мужская игра. Поезжайте в свое Горелово, а я заберу у отца Ионы бумаги и отвезу их графу Бестужеву… Если, конечно, вы мне доверяете.

— Доверяю! — Наталья просияла. — Но… вы ничем не рискуете?

— Чем же это? Нет, конечно. Тогда как вам в столицу возвращаться ну никак нельзя, вы уж мне поверьте! Стало быть, сейчас мы расстанемся. Я с Елисеем и барышней Прокудиной отправлюсь в монастырь, а вы — в свое родовое гнездо. На Сеньку вашего можно положиться? Доберетесь вдвоем? Проводил бы я вас, да время не ждет!

— На Сеньку — вполне можно. Ах, Павел Дмитриевич, как же я вам благодарна! — Наталья хотела еще что-то сказать, но запуталась в словах. Негромко добавила:

— Нужно предупредить Надю… Но… как же я узнаю, успешной ли окажется ваша поездка в столицу?

— Я приеду к вам в Горелово.

— В Горелово? Хорошо, — она кивнула. — Только сначала… у нас есть роща вдоль реки, как раз на въезде в именье, вам каждый укажет. В ней охотничий дом… справа, если ехать сквозь рощу по широкой тропинке… вы его сразу увидите. Я буду, как время подойдет, присылать туда Сеньку каждое утро. Когда вы думаете вернуться, если все пойдет хорошо?

Вместе подсчитали дни.

— Я очень надеюсь на то, что все будет хорошо, — заключил Павел. — И буду ждать с нетерпением встречи с вами… А места ваши мне знакомы. Я ведь и сам родом недалече от ваших мест…

Андрей Иванович Ушаков вновь был разгневан. Девчонка Вельяминова ускользнула из-под носа, чего не могло бы статься, если б ей не помогли влиятельные лица… Но к этому времени генерал-аншеф уже выяснил, что брат ее отправился в свое Горелово под Владимиром. Как бы то ни было, Александра Вельяминова надо достать хоть из-под земли и допросить. Коли понадобится, так и с пристрастием. И Разумовскому нос утрем: за кого хлопочешь, граф из пастухов?! За преступников государевых? И ему, генералу, почета больше. А главное… о, самое главное — посмотрим, как Бестужев вертеться будет перед самой Императрицей, ближайшего сотрудника своего выгораживая. Будет знать, как в чужие дела соваться, как своих шпионов в стены Тайной Канцелярии подсовывать! Для себя Ушаков давно решил, что с Лестоком дружить ему и удобнее, и приятнее, ибо любит Елизавета Петровна лейб-медика, а вице-канцлера не жалует. Ну а ему, Андрею Ивановичу, слуге верному, ничего не остается более, как приятным Ее Величеству людям помогать… Лесток свинью Бестужеву подложить старается, ну и мы ему тут поможем маленько…

Андрей Иванович привык думать о нескольких делах сразу. Сейчас он разбирал бумаги, вникал в допросные листы, и, казалось, полностью погрузился в то, что читал, но подспудно Вельяминовы не выходили из головы. Да… все-таки ж ходатайство Разумовского — не пустяк. Генерал досадливо поморщился. С возлюбленным Государыни шутки шутить, даже ему, Ушакову как-то… Значит, все надо сделать тихо, дабы никто… особливо Бестужев. Ну да там посмотрим…

Сейчас он читал донос об очередной секте, скрывающейся в глухих лесах, что-то уж совсем мракобесное, то ли беспоповщина, то ли… Но главное, почему сей донос нынче у него, Андрея Ивановича, на столе лежит, так это потому, что главный их мракобес не только в религиозную ересь ударился (Ушаков перекрестился), но еще учит, что де истинные Цари, Помазанники Божии, после Петра Алексеевича на Руси перевелись, ибо он, Царь Петр, был де сам антихрист! Стало быть, нынешняя Церковь не Церковь, попы не попы, а Царица (страшно даже помыслить!) — вовсе и не Царица никакая, а дочь антихристова…

Почитал Андрей Иванович о сем, даже закручинился, и злость его взяла. Попадись он ему, новый пророк — устроит ему и конец света, и страшный суд вкупе! Так где же оно, гнездо-то дьявольское?.. И тут Андрей Иванович хлопнул себя по лбу…

…Митя засветил свечу. Положил перед собой белый лист, и маленький кусочек уголька медленно прочертил первую линию. Митя долго смотрел на нее, но вот рука сама пошла, любовно, плавно, а потом быстро и вдохновенно… Он не мог оторваться от своей работы, а когда очнулся, закрыл лицо руками. С нарисованного портрета смотрела на него Маша, смотрела как живая — спокойно и немного печально…

С зарей Митя вышел из дома и пошел, куда глаза глядят.

Осень, грустная, нежная, золотистая, вступала в свои права. Жару сменила прохлада. Но Митю, который шел через леса и луга, шепча под нос Иисусову молитву, прелесть ранней осени не очаровывала, и только спокойствие, наступившее вдруг во всем, — затишье перед будущими ливнями и холодными ветрами — немного умиротворяло его душу. А с душой творилось такое, чего он и представить себе раньше не мог…

Лес то густел, то редел. Сплетенные сучьями деревья были старожилами, вековыми, важно-статными в своей впечатляющей огромности. Митя шел и шел по маленькой тропке, вьющейся среди высокой травы. Иногда эта тропка терялась и вновь выныривала откуда-то из-под поваленного ствола. Лес становился все гуще. Митя вышел на высохшее болото, перешел его и с трудом нашел свою тропинку, значительно сузившуюся, едва заметную среди разросшейся травы, которая была теперь юноше по колено. Еще через несколько шагов лес стал вдруг таким темным и густым, что Митя, впервые оторвавшись от своих дум, все шедших и шедших в его несчастную пылающую голову вопреки молитве, огляделся почти со страхом. И впервые спросил себя: а когда ж в последний раз люди по этой тропинке-то ходили? Пошел было назад, но болото, от которого, казалось, только что отошел, куда-то исчезло. И тропинка тоже исчезла. Митя остановился в нерешительности. Путь ему преградила непроходимая стена из высоких кустов. Он попытался было продраться сквозь жесткую сеть ветвей, но ничего не получилось. Направился в обход. Но идти становилось все тяжелее. Выйдя к трухлявому пню, юноша бессильно опустился на него и сказал вслух:

— Я заблудился.

Стало тоскливо до тошноты. Как назло, захотелось пить. Идти дальше, искать дорогу Митя не мог, сильно устал. Он сложил руки на коленях и вновь погрузился в тяжкие свои думы.

Хруст ветвей неподалеку заставил его… проснуться. Митя и не заметил, как задремал. Он вскочил на ноги.

— Кто здесь?! — закричал во весь голос.

Шум сразу стих. Все замерло.

— Помогите! Я заблудился!

Еще немного тишины, и вот раздвинулись ветви кустов, и показалась вдруг… нет, не зверь лесной и не разбойник, а высокая статная девушка в голубом русском сарафане. Лицо ее, весьма приятное, истинно славянское, носило выражение гордое, даже надменное. Только не вязалось это выражение с ее бледностью и худобой. Митя невольно перекрестился. Меньше всего ожидал он подобного явления.