Гиллеспи и я - Джейн Харрис

Услышав голос матери, Нед беззлобно выругался себе под нос, запихал шарф под диванную подушку и велел девочкам отойти с книгами в угол. Мы с Энни схватили упаковочную бумагу и бросили в огонь, надеясь избежать неловких объяснений.

— Спасибо вам большое, — пробормотала я, пряча игольницу в сумочку.

Элспет возникла на пороге со свойственным ей визгливым смехом. Я заглянула в огонь: бумага еще не сгорела, но, к счастью, мать Неда ничего не заметила, увлеченно описывая туман на улице.

— Не видно собственную руку, даже если подносишь ее к лицу! А мороз! Подумать только, бедный Кеннет тоже где-то мерзнет!

— Вряд ли он мерзнет, — рассудительно заметил Нед.

— Но где он? — продолжала Элспет. — И почему до сих пор не написал? В Лондоне эти ужасные убийства… А он небось скитается по улицам Уайтчепела[6], один, не зная дороги.

— Мама, у нас нет резона подозревать, что Кеннет в Лондоне, — возразил Нед. — Он точно так же мог поехать и в Тимбукту. Где бы он ни был, уверен, с ним все хорошо.

— Что нам остается, кроме надежды. — Элспет молитвенно возвела руки к потолку.

— В самом деле, — сказала я. — А даже если он в Лондоне, не стоит переживать из-за этих убийств. Ведь известно, что все жертвы — женского пола. Кеннету ничего не угрожает — если только он не начал носить юбки.

Глупая шутка вырвалась у меня прежде, чем я успела подумать. Возможно, я вспомнила Кеннета на рисунке Финдли — нарумяненного и в нижней юбке. Я встретилась глазами с Энни — она выглядела немного встревоженной, — и между нами как будто состоялся безмолвный разговор. Конечно, Энни знала карикатуру только с моих слов, но, вероятно, представила себе ту же картину. Она подняла бровь и втянула щеки, словно ее что-то развеселило. К счастью, наш обмен взглядами остался незамеченным, но я тоже едва сдержала смех и, чтобы перевести дух, взяла чайник и отправилась в кухню за кипятком.

Проходя мимо столовой, я увидела Роуз — уцепившись за завязки передника горничной, она раскачивалась из стороны в сторону, а Джесси пыталась протирать бокалы. Дверь в кухню была полуприкрыта, и, так как руки у меня были заняты чайником, я толкнула ее спиной, а обернувшись, застала Сибил: девочка с виноватым выражением лица отскочила от стола, уставленного аппетитными блюдами.

— Кыш, — сказала я, и она, опустив голову, выбежала из кухни.

Не знаю, действительно ли я видела, как Сибил прячет что-то в карман передника, или старость сыграла с памятью злую шутку. Как бы то ни было, тогда я не придала этому случаю никакого значения.

* * *

В половине десятого прибежала Мейбл, раскрасневшаяся — как мне сначала показалось, от мороза. Когда через минуту раздался звонок в дверь и Джесси впустила Уолтера Педена, я заподозрила, что для румянца Мейбл есть другие причины. Похоже, они с Уолтером пришли вместе, но условились зайти по отдельности. Вероятно, в Кокбернспате события развивались успешно. Правда, по словам Энни, Элспет еще не знала о романе дочери.

До полуночи к нам присоединились еще несколько человек. Помимо парочки флегматичных типов из Художественной школы (разумеется, настоящая богема опаздывала), большинство гостей пригласила мать Неда. Несколько евреев поначалу растерялись, но, заметив шахматную доску Неда, оживились и устроили мини-турнир за обеденным столом. Преподобный Джонсон — американский пастор Элспет — всю ночь просидел при ней, отлучаясь только за едой и напитками. Элспет всегда чрезвычайно воодушевляло его общество, и они все время громко гоготали по малейшему поводу, так что содрогались стены и звенело в ушах, а гости вынужденно разбредались из столовой.

Пожалуй, было только к лучшему, что остальных ждали после двенадцати: Нед и Энни отправились в спальню переодеться и не возвращались целый час, предоставив нам присматривать за детьми и накрывать на стол. Никто не руководил праздником, однако к тому времени я уже знала, что у Гиллеспи заведено не утруждать себя условностями. Я помогала Джесси расставлять закуски, Мейбл читала девочкам подаренные мной книги («Волшебная лавка» для Роуз и «Неряха Питер» для Сибил), а Педен любезно вызвался развлекать Элспет и пастора беседой при условии, что ему будут регулярно подавать пунш.

Наконец вышел принарядившийся Нед — в любимом твидовом пиджаке и рубашке с низким воротом вместо ненавистной вечерней одежды — и тут же взялся готовить «горячую пинту»[7]для тех, кто, подобно ему, не выносил вина. Вскоре появилась Энни в светло-зеленом платье; на шее у нее красовался подарок мужа — серебряная брошь с кулоном в форме сердечка, инкрустированным жемчугом, зелеными стразами и турмалинами. (Тогда я удивилась, что Нед позволил себе такую трату, но позднее, занимаясь счетами семьи, обнаружила, что профессор Уркварт заплатил за портрет жены вперед.) Мейбл выглядела очень элегантно в приталенном черном платье с пышными рукавами. Она похудела, возможно, отчасти благодаря роману с Педеном, но еще и потому, что пристрастилась к курению — еще одна тайна от матери. Лично я подозреваю, что она могла выкурить всю пачку перед носом у Элспет, и та бы ничего не заметила. Однако пятьдесят лет назад, как вы помните, немногие женщины смели курить на публике. К тому же Мейбл побаивалась матери и жаждала ее похвалы, поэтому всегда старательно заглушала запах табака одеколоном и мятными леденцами.

К радости детей, им разрешили лечь позже обычного. Сибил дала фортепианный концерт, во время которого сыграла несколько слащавых гимнов и спиричуэлсов. Полагаю, она пыталась помириться с бабушкой. Вдова громко аплодировала вместе с нами, однако ее похвалы звучали менее восторженно, чем раньше, и Сибил была разочарована. Затем Элспет устроилась на стуле у буфетной стойки и принялась болтать без умолку, не забывая подкладывать себе закуски.

Где-то после одиннадцати, когда старый год все никак не уходил (единственный час в году, который почему-то всегда длится вечность), девочек наконец отправили спать. Поначалу Сибил жалобно протестовала, но — помню, мне показалось это странным, — когда Энни велела ей вести себя хорошо, резво побежала наверх, загадочно хихикая. Нед отправился следом, чтобы почитать дочкам новые книги на ночь.

Выскользнув из столовой, я заглянула в пустую гостиную и опустилась на диван, наслаждаясь минутами одиночества. Можно было под вежливым предлогом уйти домой, но я еще надеялась улучить момент для разговора с Недом. В столовой на это рассчитывать не приходилось, а сидя на диване, я могла бы окликнуть его по дороге из мансарды. Увы, почти сразу в гостиную вприпрыжку ворвался Уолтер Педен. За последние месяцы я в чем-то прониклась к нему симпатией. Он был ужасно самодоволен (впрочем, как и Мейбл), но вполне безобиден при всей своей несуразности. К моему удивлению и восторгу, Уолтер по секрету сообщил, что сегодня сделал Мейбл предложение, и она согласилась. Он собирался объявить о помолвке после полуночи.