Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

Успешная литературная жизнь, казалось, распахивала объятия. Но это было не так. Предстояло еще помыкаться.

Рассказы я писал авторучкой в блокноте, затем перепечатывал на машинке. Более трех читаемых копий не пробивалось. В некоторых редакциях принимали только первые экземпляры. Половина моей литературной жизни прошла за бесконечным колотиловом по клавишам пишущих машинок. Но эти машинки еще следовало купить. Сначала я приобрел пишущую машинку советского производства «Москва» за 165 рублей. Довольно дорого, где-то средняя месячная зарплата. Она, естественно, оказалась плохой. Затем титаническими усилиями я накопил на югославскую «Эрику». Она стоила уже 230 рублей. Обладатели югославских машинок считались настоящей элитой. Какая это была красота! Оранжевого цвета корпус. Плоская, легкая… На перепечатку уходило много времени. Хотя иногда в процессе работы ты что-то исправлял, без конца улучшая и улучшая текст.

…А поездка на реку Амур удалась. Город Хабаровск поразил зноем и протяженностью вдоль огромной реки. Мы зашли в редакцию журнала «Дальний Восток» и вальяжно побеседовали с главным редактором. Хотя у нас еще не было литературных имен, отнеслись к нам благосклонно. В редакции я оставил рассказ под названием «Последний тайфун». Написал я его со слов отца, который служил моряком во время войны на Северном флоте, а затем участвовал в войне с Японией, плавая на «охотнике» за подводными лодками от Камчатки до Курил. Эту деталь я вспоминаю не просто так – она еще мне пригодится для более точной прорисовки прошлого.

В Советском Союзе ленинградцев любили. Когда узнавали, откуда ты, голос человека теплел, он произносил что-то вроде: «А, питерский!» И улыбался тебе. Если почитать классиков, Гоголя или Достоевского, то Петербург представал городом малосимпатичным. Действительно, был он военно-чиновничьим лагерем. Жить тут было дорого. Да и жилья не хватало. Другое дело – хлебосольная Москва. Ситуация изменилась, когда в 1918 году столица вернулась в Москву. Ленинград стал беднее и захолустней. Немецкая блокада и сталинские репрессии, особенно так называемое «ленинградское дело» конца 40-х, добавили городу на Неве героической мифологии. Тогда и стал Ленинград всесоюзным любимцем. А теперешние тенденции – попытки называть Петербург Северной столицей, перенос на Неву некоторых столичных функций, проникновение многих бывших ленинградцев в верхний слой московской власти – любовь к нам со стороны соотечественников почти уничтожили…

Вернемся, однако, на Амур накануне московской Олимпиады. Мне много где удалось к тридцати годам побывать, но Дальний Восток меня поразил. В Хабаровске мы сели на теплоход и доплыли до Комсомольска-на-Амуре. Этот город стремительно возвели перед войной вместе с заводами военно-стратегического назначения. С одной стороны город строили восторженные комсомольцы, с другой стороны – безымянные зэки. Комсомольцев славили на всех углах, а про заключенных не вспоминали. Думаю, большинство населения Советского Союза предвоенных лет находилось в состоянии некоторой героической экзальтации. Росли заводы, рылись каналы, бились рекорды в труде и в спорте. Иногда желание удивить народ и товарища Сталина принимало совсем уж экзотические формы. Так, например, в мае 1937 года по договоренности с ЦК ВЛКСМ из Комсомольска в Москву выехала группа велосипедистов. Всего пять человек. До Хабаровска шоссейной дороги не было, поэтому спортсмены просто прошли триста пятьдесят километров с велосипедами по шпалам. Тысячи километров, бездорожье, даже стихийные бедствия! Измученные велосипедисты к сентябрю добрались до Москвы. Въехав в город, нашли телефонный автомат и позвонили в ЦК комсомола. Там не поняли, о чем идет речь. Прошло время, про спортсменов с Амура успели забыть. Возможно, кто-то из столичных организаторов уже попал под каток репрессий. А когда в ЦК до кого-то наконец дошло, то велосипедистов вывезли на окраину столицы, почистили, переодели, собрали толпу встречающих. Пришлось финишировать во второй раз под вспышки газетных репортеров.

…Полные новых жизненных впечатлений трое ленинградцев долетели до Москвы, где посетили редакцию журнала «Литературная учеба». Это было, возможно, самое слабое звено в цепи советского литературного застоя – в этом столичном журнале даже с готовностью беседовали с начинающими. В редакции мы познакомились с прекрасным человеком – Вардваном Варжапетяном. Он редактировал нашу коллективную публикацию в «Литературной учебе» про Комсомольск. После я с Вардваном даже подружился, мы обменивались вышедшими книгами. Затем, к сожалению, я потерял его из виду. Недавно прочитал в Интернете: Варжапетян сделал новый перевод Библии, потратив на этот колоссальный труд многие годы!

По комсомольской путевке я ездил еще несколько раз в литературные командировки, стараясь выбрать путешествие туда, где по своей воле я бы никогда не оказался.

Чтобы закончить тему, напоследок расскажу историю, полную своеобразного советского абсурда. Через несколько лет после Амура я обнаглел окончательно и решил за комсомольский счет добраться до Камчатки. Тогда для полета на далекий полуостров требовался специальный пропуск. У нас с поэтом Олегом Левитаном все получилось, и мы до Камчатки добрались. Из Петропавловска нам удалось живыми доплыть по Тихому океану до Усть-Камчатска, цунамоопасного места, подняться по реке Камчатке до поселка Ключи. Вокруг этого поселка расположились самые высокие в Азии действующие вулканы. К примеру, высота Ключевой сопки 4750 метров. Вулкан дымил. Толбачик, Безымянный строжились. Земля под ногами вздрагивала. Красная рыба нерестилась со страшной силой. Нам удалось устроиться помощниками в вертолет, который летел к гляциологам на Ключевской. Мы грузили дрова, а затем разгружали их на леднике вулкана. По диким лиственничным лесам долины реки Камчатки мы с Олегом бродили без чрезвычайных происшествий, но с максимумом впечатлений. Это, конечно, отдельный рассказ… Но, с другой стороны, он тоже характеризует жизнь тогдашнего литературного Ленинградца.

Вернувшись домой, я написал очерк для журнала «Костер» под названием «Эмемкут – сын Кутха». В пионерский «Костер» начинающему автору было проникнуть легче, чем в другие. Там и Сергей Довлатов работал, и многие другие прирабатывали. В «Костре» я одно время вел спортивную страничку под названием «Кузнечик»…

В назначенный день получаю гонорар и свежий номер журнала. По дороге домой начинаю разглядывать свою публикацию. К очерку художник зачем-то нарисовал картинку: чукчу, оленей и нарты. А редактор, Валентин Михайлович Верховский, замечательный дядька со странностями, приписал от моего имени вступительную фразу: «Сбылась мечта моего детства! Наконец-то я оказался на Чукотке». Я в ужасе прочитал подписанный мною очерк до конца. Вулканы, поселки и реальные люди на месте, но везде слово Камчатка исправлено на слово Чукотка. Вся эта галиматья шла под шапкой «Наша Родина – СССР».

Во времена грузинского генсека Джугашвили за такие шалости можно было угодить на ту же Камчатку-Чукотку в воспитательных целях. Но времена изменились, и все обошлось. А вот и объяснение случившегося: я принес Верховскому для проверки камчадало-юкагирских названий томище «Сказки и мифы народов Севера». Редактор зачитался чукотскими сказками и… внес в мой текст Чукотку.