Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

Государь ответил на это: «Я еще не знаю, на что решусь… но нельзя же нам и одобрить все то, что у вас сделалось»[280]. Когда Бургоэн заявил, не думает ли император, что после слов графа Чернышева он должен был уехать, Николай Павлович ответил: «Я должен посоветоваться с союзниками… Граф Орлов объявит это в Вене, а вчера я уже написал к принцу Оранскому. Мы вам не объявим войны, но и не признаем нового порядка вещей у вас до тех пор, покуда не произойдет между нами общего согласия»[281]. При этом Николай добавил, что он никогда не переставал интересоваться судьбами Франции: «Англия, завидуя новому вашему завоеванию в Алжирии, воспользуется вашим затруднительным положением и захочет оспоривать у вас это прекрасное приобретение. Австрия боится только за Италию. Ваша Июльская революция, может быть, усиливает эту боязнь, но вообще все, что с вами случится неприятного, вовсе не печалит ее. Мы же, напротив того, радуемся, когда Франция преуспевает в силе и благоденствии»[282]. Закончил свою речь Николай такими словами: «Мне нет никакой вражды против Франции: это знает Бог; но я ненавижу принципы, которые вводят вас в заблуждение. Вы говорите мне о нападении с моей стороны; но ведь оно может произойти и с вашей»[283].

Бургоэн заверил императора: «Этого не будет, если только с нами будут обращаться, как мы имеем право ожидать этого, по национальной нашей независимости и достоинству»[284]. Как полагал Бургоэн, ему удалось несколько успокоить Николая: «Император внимательно и спокойно слушал меня. Он уже успокоился…»[285] Тем временем французские корабли были допущены в бухту Кронштадта.

Итак, Николай Павлович в итоге признал режим Луи-Филиппа. Из разговоров с Бургоэном видно, насколько тяжело далось ему это решение и как предан он был своим принципам. В то же время Николай всегда повторял, что к Франции и ее народу он относится с искренней симпатией.

* * *

Для Луи-Филиппа нормализация отношений с Россией была очень важна. В Пале-Руаяле возлагали большие надежды на герцога Мортемара, полагая, что он сможет примирить императора Николая I с Июльской монархией. 9 января 1831 г. Луи-Филипп направил Николаю письмо об аккредитации герцога Мортемара в качестве чрезвычайного представителя Франции в России. В послании отмечалось, что король счел необходимым немедленно отправить чрезвычайного посла к российскому двору, дабы поддержать и укрепить дружеские отношения, необходимые для интересов двух стран[286]. В конце января 1831 г. Мортемар прибыл в Петербург.

Несмотря на начавшееся восстание в Польше и на французские заявления в Палате депутатов в пользу поляков, официальные отношения между Россией и Францией внешне не изменились. Как вспоминал Бургоэн, император с удовольствием воспринял известие о возвращении герцога Мортемара и принял его с прежней благосклонностью[287].

Однако в действительности положение Мортемара серьезно изменилось. Военные парады, на которых посол и император гарцевали верхом на лошадях, вероятно, позволили герцогу обрести прежнюю фамильярность в отношениях с Николаем, но не привели к былой доверительности. К Франции, прежде бывшей для императора самой дружественной державой, он испытывал недоверие и даже вражду. Восстание в Польше только укрепило эти чувства. Более того, аргументы посла в пользу необходимости скорейшего урегулирования польского вопроса при посредничестве европейских стран вызвали лишь гнев императора. Одним из постоянных аргументов Николая было то, что король Луи-Филипп увлекается демократическими идеями, которые непременно приведут Францию к новым революциям и к европейской войне[288].

25 января 1831 г. польский сейм объявил о низложении Николая I[289]. Это еще больше осложнило положение французского посольства. Кроме того, в Петербурге то и дело вспыхивали холерные бунты, а несколько смертей от холеры, имевших место в здании посольства, грозили послу народной расправой: в бешенстве народ вымещал гнев на докторах и иностранцах, которых принимал за отравителей[290].

Мортемар счел необходимым, чтобы Бургоэн отправился в Париж, куда тот прибыл в начале июня 1831 г.[291] Однако король посоветовал дипломату как можно скорее вернуться в Россию, поскольку Мортемар снова получил отпуск[292]. Второе посольство Мортемара продлилось всего восемь месяцев, до августа 1831 г.[293] Главным представителем Франции стал барон Бургоэн, руководивший посольством до середины апреля 1832 г.

Взятие Варшавы Николай I воспринял как избавление от страшной напасти. 6 октября он пригласил весь дипломатический корпус на торжественный молебен, организованный на Марсовом поле. Бургоэн не мог присутствовать на этом мероприятии, столь болезненном для французского честолюбия, записав уже после молебна: «Кажется, император явился на Марсово поле, не будучи подготовлен к моему отсутствию. В тот же день я узнал, что он был сильно тронут… Надеюсь, что он был убежден в моей невозможности действовать иначе»[294].

Однако после этих событий Бургоэн пробыл в Петербурге всего несколько месяцев. Утверждали, что ему пришлось покинуть Россию именно из-за разногласий по польскому вопросу.

* * *

После отъезда Бургоэна послом Франции в России в 1832 г. стал маршал Адольф-Эдуард-Казимир-Жозеф Мортье, герцог Тревизский. Сын состоятельного торговца полотном, он завоевал славу и титул на полях сражений. Для Мортье посольский пост был лишь эпизодом в карьере, которая по его возвращении в Париж продолжилась в министерском кресле. Его миссия совпала со сложным периодом, когда император был крайне раздражен оккупацией Анконы французскими войсками (на территории итальянских государств). На протяжении семи месяцев в разговорах с Мортье император тщательно избегал затрагивать какие-либо политические вопросы.