Далекий след императора - Юрий Торубаров

— Спокойно, люди добрые! Щас вам всё скажу!

От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить её. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на неё. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая её испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорит:

— Новгородцы! Вы хотите слышать, будет ить нет помощь?

— Да-а! — дыхнула толпа.

— Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?

— Не-е-е! — ревёт народ.

— Так чё: биться аль мира просить?

— Мира!!!

— Биться!!!

Толпа начинает делиться. Всё смешалось.

— Сказать хочу! — басит, как из бочки, огромный боярин.

Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:

— До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдём, а им всё мало.

Кто-то хохочет:

— Смотри, голодаить! Бедный!

— Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?

Толпа помирает от хохота:

— Под иво зад! Ха! Ха!

— Хватит! — просмеявшись, заорала толпа, — Слазь! Долой иво! — несколько рук вцепились за подол кафтана.

Между тем среди бояр идёт свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.

— Мир!

— Война!

Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:

— Пущай посадник скажет!

— Федька, давай! Скажи слово!

Фёдор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.

Наконец толпа поутихла. Когда Фёдор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:

— Новгородцы! Ноне ночью вы видали, кака московская мощь! Видали?

— Видали! — орут толпой.

— Сломим, её аль нет? — продолжает Фёдор пытать толпу.

— Шею сломам, — орёт чей-то звонкий голос, — себе.

— Прав! Прав! — несётся могучий голос веча.

— А кто хотит биться? — глядя вокруг, орёт посадник.

Таких не находится.

— Послов! Послов! — толпа знает, что надо в таком случае.

— Кого хотите? — Фёдор глядит вокруг.

— Владыку! Владыку!

Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:

— Федька-то предался Симеону.

Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чём говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в чёрную, до пола, мантию, с чёрным же клобуком на голове. На груди — внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.

Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперёд. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твёрдый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступит, если не обгонит.

Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?

— Да, сын мой, — тряхнул владыка побелевшими кудрями, выступающими из-под клобука.

— Ну, и... как, владыка? — князь, склонив голову, смотрел на священника.

— Мы все, слуги Божьи, жаждем мира, — ответил владыка.

— Это хорошо... — что-то обдумывая, заметил Симеон.

Потом князь вежливо предложил ему перейти в светлицу.

— Прости, Господи, — крестясь, проговорил Василий, — грехи наши тяжкие, — и присел в подставленное князем кресло.

— Сын мой, — начал он, — мои прихожане обратились ко мне, чтобы я привёз им мир и дружбу с таким великим княжеством, как Московия. Да, мы часто нарушали наши договора, и сейчас я знаю, что недобрые дела наших мужей заставили тебя, князь, прибегнуть к оружию. Но мы, слуги Божие, всегда считаем, что мир — вот истинное Божье веление.

Проговорив, владыка слегка откинулся на спинку кресла и внимательно стад смотреть на Симеона, как бы вытягивая из него добрый ответ.

— Владыка, — начал князь, пошевелись в кресле, — не я начал...

— Я знаю, — вставил владыка.

— Так вот, — продолжил князь, — на мир я готов. Только... — князь замолчал и в свою очередь внимательно посмотрел на владыку.

— Я слушаю, сын мой, — проговорил владыка, поняв, что мир, который князь предложит, будет суровым наказанием провинившемуся граду.

И заранее сказал себе, что он будет за то, чтобы его принять. С новым князем шутки плохи. Попробовали, слаб он или нет, получили своё.

— Слушаю, — повторил он.

Брови князя сошлись и нахмурилось чело:

— Я согласен, — начал князь. — Расчёт пойдёт по старым грамотам, вашим, — на последнем слове он сделал ударение, как бы желая подчеркнуть, что ничего нового пока не предлагает, — и они заплатят чёрным бором, а тысячу рублей я возьму за Торжок.

Владыка кивком головы подтвердил разумность его решения.

— Но это не всё. Я, как и мой отец, не люблю и не хочу лить понапрасну людскую кровь. Тем более, начинать с неё своё княжение. Но они оскорбили не только меня. Они оскорбили всё княжество, — говоря, князь не мигая смотрел на владыку. — Поэтому, — продолжил князь, голос его стал жёстким, а лицо приобрело выражение решительности и неуступчивости, — я отведу свои полки только тогда, когда бояре и посадник придут ко мне босыми и на коленях попросят о милости.

Владыку потрясло то, что он услышал, но куда деваться? Да, признаться, кое-кто из новгородцев заслуживал это. Владыка не возражал.

Вернувшись, владыка встретился с представителями боярства, купечества, главным посадником, посадниками улиц, житых людей. Когда владыка закончил повествование, наступила гнетущая тишина. Спорить или что-то доказывать владыке было бесполезно. Хоть и тяжкие были условия, но обошлось без жертв. А на кого бы пал топор? Да кто это скажет. Всё ничего, и чёрный бор заплатим, и за Торжок. А вот идти просить прощение босым, одетым в рубища, а потом встать на колени....