Лживая взрослая жизнь - Элена Ферранте

Но дело было еще и в том, что внутри меня зрела острая потребность падать все ниже и ниже — словно проявляя отвагу, героически осознавая собственную гнусность; мне казалось, что Коррадо уловил эту мою потребность и без лишних разговоров готов ее удовлетворить. Поэтому я ждала его, мечтала о его появлении, и вот, наконец, он пришел. Он предложил мне — как всегда то ли серьезно, то ли подкалывая, — прогулять уроки. Я сразу же согласилась и потащила его подальше от входа в лицей, чтобы преподаватели его не увидели, я сама предложила ему пойти на виллу Флоридиана и повела его туда с превеликим удовольствием.

Он стал шутить, чтобы рассмешить меня, но я остановила его и достала письмо.

— Отдашь Виттории?

— А браслет?

— Браслет мой, я ей его не верну.

— Слушай, она рассердится, она давно на меня наседает, ты не представляешь, насколько она им дорожит.

— А ты не представляешь, насколько им дорожу я.

— У тебя сейчас были такие злые глаза. Красивые, мне понравилось.

— Дело не только в глазах, я вообще вся злая.

— Вся-вся?

Мы отошли подальше от аллей и спрятались среди деревьев и кустарников, от которых пахло зеленой листвой. На этот раз он меня поцеловал, но у него был противный язык — толстый, шершавый, пытавшийся затолкнуть мой язык вглубь горла. Он поцеловал меня и погладил мне грудь, но как-то неловко, сжав ее слишком сильно. Сначала положил руку на джемпер, потом попытался просунуть ее в чашку лифчика, но без особого интереса — очень быстро устал. Продолжая меня целовать, он оставил в покое грудь, задрал мне юбку, с силой прижал ладонь к моей промежности и принялся ее тереть. Я пробормотала со смехом: “Прекрати”, повторять не пришлось, мне даже показалось, что Коррадо доволен тем, что его обязанности уже выполнены. Он оглянулся, расстегнул молнию и засунул мою руку к себе в штаны. Я попыталась оценить свои ощущения. Когда он трогал меня, мне было больно, неприятно, хотелось вернуться домой и лечь спать. Я решила, что лучше сделаю все сама: так можно было надеяться, что Коррадо ничего делать не станет. Я осторожно вытащила то, что уже держала в руке, и спросила Коррадо на ухо: “Хочешь, сделаю тебе минет?” Я знала только само слово и плохо себе представляла, что оно значит; прозвучало оно, во всяком случае, очень неестественно. Я воображала, что нужно с силой сосать, как сосет молоко голодный детеныш, или лизать. Я надеялась, что Коррадо объяснит мне, что делать; с другой стороны, это было лучше, чем ощущать во рту его шероховатый язык. Я была растеряна и не понимала, зачем я здесь, зачем собираюсь этим заниматься. Я не испытывала возбуждения, это не казалось занятной игрой, мне даже не было любопытно; от его раздувшейся и напряженной, словно затвердевшей, плоти противно пахло. В тревоге я оглянулась, надеясь, что с аллеи нас увидят — например, какая-нибудь мамаша, выведшая детей подышать воздухом, — и поднимут крик, начнут ругаться. Но этого не произошло, и, поскольку Коррадо молчал, более того — как мне показалось, — был несколько не в себе, я решилась не легкий поцелуй, легчайшее прикосновение губами. К счастью, этого хватило. Он немедленно спрятал свой член в штаны и захрипел. Потом мы гуляли по вилле Флоридиана, но мне было скучно. Коррадо уже не пытался меня смешить, теперь он рассуждал серьезно, сосредоточенно, стараясь говорить на итальянском, хотя мне больше нравился диалект. Прежде чем мы расстались, он сказал:

— Помнишь моего друга Розарио?

— Это у которого выпирают зубы?

— Да, с виду он страшный, но вообще-то парень он неплохой.

— Ну, не то чтобы страшный, в общем, так себе…

— В общем, я куда красивее.

— Ну.

— У него есть машина. Хочешь с нами прокатиться?

— Не знаю.

— Почему не знаешь?

— Если будет весело, то да.

— Тебе точно будет весело.

— Посмотрим, — сказала я.

11

Спустя несколько дней Коррадо позвонил мне, чтобы рассказать про тетю. Виттория велела передать мне слово в слово, что если я еще раз позволю себе ее поучать, как поучала в письме, она явится к нам домой и отхлещет меня по щекам в присутствии этой дуры, моей матери. Так что — посоветовал Коррадо — пожалуйста, отнеси ей браслет, она хочет его получить до воскресенья. Он ей нужен, она собирается его надеть на какой-то праздник в церкви.

Коррадо не только кратко передал мне послание Виттории, но и объяснил, как мы все устроим. Они с приятелем заедут за мной на машине и доставят в Пасконе. Я отдам тете браслет — “Мы остановимся на площади, Виттория не должна знать, что я заехал за тобой вместе с другом на его машине. Помнишь, как она рассвирепела? Скажешь ей, что приехала на автобусе. А потом мы отправимся развлекаться. Идет?”

В те дни я была особенно нервной, плохо себя чувствовала, кашляла. Я казалась себе ужасной и хотела стать еще ужаснее. Уже довольно давно перед тем, как отправиться в лицей, я подолгу торчала перед зеркалом, одеваясь и причесываясь так, будто я чокнутая. Мне хотелось, чтобы люди от меня шарахались, да и сама я всячески демонстрировала, что мне хочется от них шарахаться. Все меня бесили — соседи, прохожие, одноклассники, учителя. Но больше всех бесила мама, которая не выпускала из рук сигарету, пила на ночь джин, ныла по поводу и без повода, и на лице у которой, как только я сообщала, что мне нужна какая-нибудь книжка или тетрадка, появлялось то ли встревоженное, то ли презрительное выражение. Но главное, меня бесило ее растущее преклонение перед всем, что говорил или делал отец, словно он и не обманывал ее пятнадцать лет, если не больше, с женщиной, которая была ее подругой и женой лучшего друга отца. В общем, мама выводила меня из себя. В последнее время я перестала прикидываться равнодушной и начала орать ей в лицо, нарочно смешивая итальянский с неаполитанским, что ей пора прекратить, пора наплевать на него: “Мам, сходи в кино, на танцы, он больше тебе не муж, считай, что он умер, теперь он живет у Костанцы, разве можно до сих пор заботиться о нем одном, думать только о нем?!” Я хотела показать маме, что презираю ее, что я не такая, как она, и никогда не стану такой. Поэтому однажды, когда позвонил отец и она опять послушно заблеяла “не беспокойся”, “я все сама сделаю”, я начала громко кричать, повторяя эти ее дурацкие фразочки и мешая их с ругательствами и непристойностями на диалекте, которые я толком не знала и потому выговаривала неправильно. Мама немедленно повесила трубку, чтобы бывший муж не услышал мои грубые вопли, пристально посмотрела на меня и ушла к себе, вероятно, заплакав. Так что сил у меня больше не было и я приняла приглашение Коррадо. Лучше встретиться с тетей и сделать минет Коррадо и его дружку, чем сидеть взаперти на виа Сан-Джакомо-деи-Капри и чувствовать себя в сумасшедшем доме.

Маме я сказала, что уезжаю с одноклассниками на экскурсию в Казерту. Я накрасилась, надела самую короткую юбку, облегающую кофточку с глубоким вырезом, засунула браслет в сумку — вдруг меня все же заставят его отдать — и ровно в девять утра помчалась вниз: у подъезда меня должен был встретить Коррадо. К огромному удивлению, я увидела, что меня ожидает желтый автомобиль неизвестной марки — отец не увлекался машинами, поэтому я в них не разбиралась; с виду он казался таким шикарным, что я пожалела о том, что поругалась с Анджелой и Идой, вот было бы здорово перед ними повыпендриваться. За рулем сидел Розарио, на заднем сиденье — Коррадо; обоих грело солнышко и обдувал ветерок — машина была без крыши, с открытым верхом.