Прыжок в ледяное отчаяние - Анна Шахова

— Понятно. Телевизионные выкрутасы, — небрежно отмахнулся угрюмый Епифанов, которому востроглазая Шатова приклеила кличку Бобер из-за небольшой плоской головы, глазок-пуговичек и склонности к расширению нижней части туловища. И за ворчливую деловитость, с которой ассоциировался у Люши образ труженика водоемов.

— Загорайло считает, что Михайлов и Мячиков могли быть в сговоре. Чтоб обвинить Сверчкова. Но экстрасенс почему-то выкрикнул: «Олежка! Кто такой Олежка?! Что же вы наделали? Зачем позвали меня?!» — Люша вдохновенно перевоплотилась в чародея, привстав со стула, вытаращив глазищи и подняв тонкие руки.

— А мотив, кстати, есть у Олежки? — криво улыбнулся майор.

— А Бог его знает. Во всяком случае, Стрижов едва не столкнулся в дверях с убиенным и, будучи атакован Валентином, тут же умчался, послав всех на три буквы.

Люша шлепнулась на стул и закинула ногу на ногу. Она обрела спокойствие и даже раскраснелась. Епифанову эта невообразимо одетая «тонкая штучка», которую он исподтишка разглядывал, пришлась по душе.

— Словом, Стрижов мог догнать экстрасенса и всадить в него нож? Это у него привычка такая — носить ножи за пазухой? Кухонные? — Скепсис Епифанова увеличивался от вопроса к вопросу.

— Тогда это сделал Сверчков! — привычно рубанула рукой Шатова. — Он тоже вскоре выскользнул и вполне мог догнать бедолагу-колдуна. И ножик каким-то образом прихватить.

— Ну, мужа-то мы подозревали в первую голову. Но ничего! Никаких доказательств. Ни борьбы, ни криков. Ни порядочного мотива.

Следователь аппетитно прикурил тонкую сигарету, которая нелепо смотрелась в его толстых и коротких пальцах.

— А наследство?

— Формально — да, — скривился Алексей Алексеевич.

— Но, по-моему, материальные блага семьи и так были в его полном распоряжении, а, во-вторых, без жены и деньги этому Сверчкову не нужны. Вы не почувствовали в нем искренности? — майор внимательно и даже проникновенно посмотрел на Люшу.

— Да. Бесспорно, он раздавлен горем, — согласилась Шатова.

— Значит, если исключить убийство Мячикова каким-нибудь случайным отморозком, то придется дергать всех, кто находился на так называемом сеансе. Кстати, экстрасенс был не слишком трезв?

— Почему? — вскинулась Люша. — Абсолютно трезв. Его чуть не из психушки доставили. Промытым, так сказать.

— А вот это интересно! — Епифанов замер, не донеся сигарету до рта. — В котором часу Мячиков сбежал от вас?

Люша задумалась, покусывая губы. Майор невольно залюбовался ее тонким профилем.

— Около часа дня, думаю. Да! Где-то без пятнадцати час.

— А смерть наступила, согласно пришедшему сегодня отчету, в районе половины второго. За сорок пять минут ваш колдун раздобыл бутылку коньяка, которая валялась у его ног, отхлебнул из нее — в крови не слишком велик процент алкоголя, видимо, заснул и был убит. Да! Все говорит за то, что его выслеживали! — Следователь глубоко затянулся.

— И подпоили, — загорайловским жестом подняла изящный пальчик Люша.

— И подпоили… — насупился Алексей Алексеевич.

Влад заранее почувствовал, звонок от Михайлова. Во всяком случае, этот зуммер, раздавшийся совсем не вовремя, на летучке у шефа, в самом деле оказался от Валентина Владимировича.

Когда через час он перезвонил близнецу, тот не стенал, как обычно, а хохотал.

— А у нас новости! Опять… Толя пытался отравиться, — истерический всхлип не дал Валентину договорить.

— Вы уверены, что это попытка суицида? Алло! Валентин Владимирович?! — кричал в трубку оперативник, заставив с неудовольствием зыркнуть на него работающую за компьютером секретаршу полковника Майечку.

— Да в чем я могу быть уверен! Это проклятое семейство Сверчковых Бог решил извести под корень. Вы понимаете, о чем я, Владислав Евгеньевич? — Последнюю фразу Михайлов произнес вполне спокойно и даже рассудительно.

— А где Сверчков? Что с ним и как произошло?

— Он в больнице. В Солнцеве. Уже перевели из реанимации, по словам Стрижова.

— Стрижов с ним? — встрепенулся Влад.

— Вроде да. Говорит, тесть отравился какой-то дрянью. Ночью рвало, потом потерял сознание и чуть не помер. — Валентин вновь начал давиться безудержным хохотом. — Хорошо, сестра с ним живет на даче. То-о-о-ма… — Михайлов отключился, видимо, не в силах больше осмеивать судьбу «проклятого семейства».

И тут неожиданно объявилась Шатова. С новостью об убийстве Мячикова. Загорайло поведал напарнице о драме с Анатолием Сергеевичем и попросил «бдить у телефона», а сам в глубоком раздумье отправился в туалет. Поразмышляв в кабинке, Влад покинул ее с твердым намерением ехать в больницу к Сверчкову. Брызнув в лицо водой и, откинув небрежно волосы со лба, Загорайло появился в комнате оперов с мученическим выражением лица.

— Все, ребята, — сказал он, оседая на стул и вытирая «испарину». — Похоже, меня и вправду пора списывать.

— Что, так хреново опять? — подался к другу доверчивый Митрохин.

Витя Поплавский, распаковывая увесистый сверток с бутербродами, недоверчиво покосился на Влада и процедил:

— Сейчас потерпевшая Кабанова придет. По твою душу.

Влад представил себе эту плаксивую зануду, которая терроризировала оперативников то украденным кошельком, то хулиганскими действиями соседей, и чуть не завыл от тоски.

«У меня там убийца с крючка может сорваться, а тут скучающая бабка развлекается с молодежью! Вот организую свое детективное агентство и…» — Влад не успел додумать, что именно произойдет, потому что неожиданная мысль о своем деле будто дубиной ухнула его по голове. Впрочем, Загорайло признался себе, что идея вынашивалась им подспудно не один день. И вот «весомо, грубо, зримо» обрушилась с воплем «ДАВАЙ!»

Сбежав с работы под видом похода к врачу, Влад принял в машине ударную дозу лекарства «про запас» и рванул в сторону Солнцева. Но предварительно позвонил по мобильному Стрижову.

Олег сообщил, что тесть вполне бодр и речь идет о скорой выписке. Сам зять уже направлялся в сторону Москвы.

— Знаете, Олег, — начал осторожно Владислав, — мне необходимо поговорить с вами. И о Сверчкове, и о так называемом сеансе.

— А что я могу сказать о том, чему свидетелем не был?

— И все же, что-то неладное происходит вокруг семейства Сверчковых.

— И что? Я какое ко всему этому имею отношение? — раздраженно выпалил историк.

— Речь идет просто о встрече с вами и разговоре, — с нажимом сказал оперативник.

— Ну хорошо. У меня сложный график. Наверное, удобно во второй половине дня. Да-да, завтра в четыре, в институте.

— Спасибо. Всего доброго.