Суть дела - Вячеслав Пьецух

– Ты все-таки объясни – откуда такая грусть?

Миша охотно поведал свою историю: как от него отказалась бесконечно обожаемая жена, на которую он два года работал, как «белый слон», и ему оставалось только поступить по-мужски, то есть откланяться и улететь домой в Питер, как за безденежьем ему пришлось продать обручальное кольцо, но выручки не хватило на билет из-за безобразных тарифов «Аэрофлота», и как он с горя решил пропить свои гроши, понадеявшись на авось.

Егоров ему сказал:

– Во-первых, наплюй, на наш век баб хватит, тем более что горе долгим не бывает и еще придут радостные деньки. Во-вторых: завтра отпаиваемся минералкой, а послезавтра мы нашим бортом отвезем тебя в Ашхабад. В-третьих: в ашхабадском аэропорту, в общежитии, комната № 5, найдешь заправщика Королькова (скажешь, что от меня), и он ближайшим рейсом отправит тебя домой.

– Неужели так просто? – изумился Миша.

– Как выпить пó сто! – последовало в ответ.

В заключение этого разговора они обменялись головными уборами: Михаил отдал Егорову свою клетчатую кепку, а Егоров вручил ему летную фуражку с крылышками на околыше, чтобы Миша мог свободно разгуливать по территории ашхабадского аэропорта, не вызывая повышенного интереса со стороны.

Как было сказано, так и вышло: Миша благополучно долетел до Ашхабада в кабине экипажа, по прибытии, наобнимавшись с ребятами, нашел в общежитии Королькова, тщедушного малого, похожего на внезапно постаревшего паренька; Корольков сказал:

– Ты мне только оставь свой ленинградский адрес, чтобы при случае было где ночевать.

– Нет вопросов, – сказал Миша решительно. – Хоть живи.

Утром другого дня Корольков посадил Мишу на самолет: часа за четыре до вылета они поднялись на борт 18-го ИЛа, прошли салон и заперлись в туалете хвостового отсека, где не дышалось от тесноты; под умывальником была маленькая опломбированная дверца – Корольков сорвал пломбу и велел Мише лезть в черную дыру, которая неизвестно куда вела; Миша полез и оказался в помещеньице под сливным баком, таком крохотном, что ноги было не протянуть. Снизу и справа его отделяла от внешнего мира дюралевая обшивка, впереди оказался отсек багажного отделения, отгороженный проволочной сеткой, где горела одна тусклая лампочка, едва освещавшая какие-то емкости и тюки. Слышно было, как Корольков восстанавливает пломбу на дверце, посапывая и пыхтя. И вроде бы Миша в заточении находился, и вдруг чувство свободы обуяло его всего.

Жарко было неимоверно, поскольку за четыре часа стоянки самолет раскалился на солнце, как чайник на плите, и Миша рассупонился до трусов. Наконец, над головой послышались звуки шагов, шарканье и топот, – это законные пассажиры, которым было нипочем купить билет за тридцать шесть рублей с копейками, занимали свои места.

Прошло еще с полчаса мучений, но вот двигатели завыли, загрохотали, самолет мягко покатился в сторону взлетной полосы, потом вдруг лихорадочно задрожал, и Миша явственно почувствовал, как машина оторвалась от земной тверди и поплыла.

Скоро стало холодать, да так скоротечно, что он снова оделся, обхватил себя руками, скрючился, как каракатица, и призадумался о том, как он насмерть замерзнет в своем закутке под сливным баком и ни одна собака не догадается, где искать его бездыханный труп. А то на борту случится пожар и спасутся все законные пассажиры, даже какая-нибудь болонка, путешествующая с хозяйкой, а он сгорит в геенне огненной, как законченный еретик. Тут на него напало чувство какого-то преступного одиночества, и он помаленьку стал засыпать. Последняя его мысль была о том, что если бы дура Селезнева не дала ему фактическую отставку, он таких искрометных приключений никогда бы не пережил.

Проснулся Миша уже в Пулкове, от чувствительного удара – это самолет коснулся посадочной полосы. Он еще минут десять бежал, бежал, а потом вдруг встал. Снова над головой загремели шаги пассажиров, покидавших самолет, а когда шарканье и топот, наконец, стихли, Миша ударом кулака сорвал пломбу, вылез из своего убежища, отряхнулся и пошел на выход в синей летной фуражке, сдвинутой несколько набекрень. Бортпроводницы, которых, по-видимому натаскали помнить каждого пассажира в лицо, прямо остолбенели, увидев Мишу, но ничего не сказали вслед, да и что тут скажешь: не было человека, и вот он – есть.

Через много лет, когда Миша уже формально развелся с Селезневой, у него на Литейном остановился бортинженер Егоров; первым делом они отправились в «Сайгон» пить чешское пиво, и между четвертой и пятой кружками Егоров его спросил:

– Ну как, еще не женился по второму разу?

Миша ответил, что нет, не женился.

– И не женись! Ну их этих баб, от них только разбазаривание накоплений и ущемление гражданских прав. Ну скажи на милость, какой от жены, действительно, дивиденд? Постирать, прореху зашить, щи сготовить – это мы и сами можем, девиц легкого поведения пруд пруди, футбол смотреть всегда приятнее одному… А она смилуется над тобой раз в две недели, и то через душу, а все остальное время зудит, зудит!..

– Однако же все женятся, – несмело возразил Миша, – и вроде бы ничего…

– Это потому наладилась такая тенденция, что никто не понимает: мужчина и женщина, так сказать, разнопланетяне, они принципиально отдельные существа, как крокодил и, положим, сковорода! Можно крокодилу ужиться со сковородой? – и я говорю – нельзя! А главное, не нужно, совершенно лишняя это вещь!

– Хорошо: а как же продолжение рода?

– Лев Толстой писал, что ему вообще нехрена продолжаться, такая он сволочь, но это, пожалуй, слишком круто будет, я бы предложил пробирочную стезю. Ты по закону сдал исходный материал раз в три года, и всё, и сам себе хозяин, хоть спать ложись, хоть гулять иди!

– Хорошо: а одиночество?

– От одиночества страдают только дети и дураки.

И все же Михаил женился во второй раз, но это случилось гораздо позже, когда он уже был тяжелым гипертоником, кандидатом, доцентом и метил в профессора. Его избранницей была молодая интеллигентная женщина, которая отличалась тремя симпатичными свойствами: она почти не разговаривала, не знала точно по имени Президента Российской Федерации и у нее всегда был наготове стакан воды.

2010

Памяти короля Лира

Вообще детей воспитывать не нужно, потому что это занятие бесполезное: воспитывай, не воспитывай, все равно со временем вырастет фрукт, предвосхищенный и скомпонованный каким-то таинственным распорядителем, да еще он выйдет точно «ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца».

К середине 80-х годов, когда я еще учился на специалиста по холодильным установкам, у меня уже было двое детей, мальчик и девочка, Сашка и Машка, оба грязнули, плаксы и драчуны. Это было тем более возмутительно, что моя супруга Елизавета Петровна отличалась какой-то маниакальной чистоплотностью, а я ни разу не поднял руку на человека, даже когда был мальчишка и обормот.