Ренуар - Паскаль Бонафу

После нескольких недель в Эссуа Ренуар написал Дюран-Рюэлю: «Я надеюсь, на этот раз Вы будете довольны. Я снова вернулся к старой манере, нежной и лёгкой, и не собираюсь больше отказываться от неё. Я хочу приехать в Париж с одной серией холстов, так как больше не буду ничего искать и поэтому в каждой новой работе добиваюсь прогресса. Они совершенно отличаются от моих последних пейзажей и монотонного портрета Вашей дочери. Я пишу рыбачек и женщину с веером, слегка отличающихся тоном, который я никак не мог найти и, наконец, подобрал. Здесь ничего нового, но эти работы напоминают картины XVIII века. Я говорю об этом для того, чтобы приблизительно объяснить Вам мою новую и последнюю манеру, навеянную Фрагонаром». Он скромно уточняет: «Я не сравниваю себя, поверьте, с мэтром XVIII века, а только пытаюсь объяснить Вам, в каком направлении я работаю…» Несколько недель спустя Ренуар написал Берте Моризо и её мужу, что не сможет приехать в Ниццу и погостить в их доме в Симиезе: «Я стал сельским жителем в Шампани, сбежав от дорогих моделей в Париже. Я пишу прачек или, вернее, женщин, полощущих бельё на берегу реки. Я жду наступления весны, надеясь, что она принесёт что-нибудь. Ваш белый дом, окружённый апельсиновыми деревьями в цвету, меня искушает, а особенно солнце. И всё же я не могу ответить “да” на ваше приглашение. Это не потому, что я не испытываю желания приехать, а потому, что я должен дописать своих прачек, а затем вернуться в Париж, чтобы сменить мастерскую». Ренуар переезжал из мастерской на бульваре Рошешуар в другую, на бульваре Клиши. Во время подготовки к переезду он встретился с Бертой Моризо, собиравшейся на юг. Она сообщила об этой встрече Малларме: «Я видела Ренуара накануне моего отъезда. Он вовсе не грустит, очень разговорчив и вполне доволен своей работой. Он должен приехать к нам погостить!» Но к концу года у Ренуара не было времени поехать в Ниццу. Ему было настолько хорошо в Эссуа, что он с трудом заставил себя вернуться в Париж. Он признался Эжену Мане: «Я всё больше становлюсь сельским жителем и, наконец, понял, что зима — прекрасное время года; огонь в больших каминах никогда не вызовет мигрени; поленья весело потрескивают в топке, а сабо предохраняют ноги от холода. Я с наслаждением ем каштаны и картофелины, испечённые в золе, и запиваю их стаканчиком “Кот д’Ор”. С большим сожалением я возвращаюсь в Париж, где “жёсткие воротнички”, забытые на несколько месяцев, снова начнут действовать мне на нервы; но я надеюсь не оставаться там слишком долго, чтобы снова не начались эти страдания». Но он из скромности умалчивает в этом письме о том, что уже в течение нескольких дней испытывает мучительные невралгические боли. В 48 лет у Ренуара произошёл частичный паралич лица, что было симптомом первой атаки прогрессирующего хронического полиартрита.

Друзья Ренуара вскоре узнали о его состоянии. В середине января 1889 года обеспокоенный Малларме написал Берте Моризо: «Говорят, что у Ренуара серьёзные проблемы со здоровьем». Месяц спустя он поспешил успокоить Берту: «Мне сказали, что Ренуару стало лучше… По-видимому, его заболевание, которое считали серьёзным, было просто результатом переохлаждения и обошлось без осложнений». Берта Моризо снова приглашает Ренуара в Ниццу, где климат более благоприятный, чем в Эссуа. Но Ренуар снова отклоняет приглашение. «Он нам написал, что у него болят глаза». И только в конце апреля Ренуар пишет доктору Гаше, сообщая об улучшении своего состояния. Он собирается посетить доктора и проконсультироваться у него, но прежде хотел бы нанести визит своему брату в Вильнёве.

В июле Ренуар был приглашён участвовать во Всемирной выставке, которой Париж отмечал столетие Великой французской революции. К этой выставке должно было завершиться сооружение Эйфелевой башни, которая станет, по мнению членов Института и ряда деятелей искусства, «позором» Парижа. Никто не сомневался в том, что выставка привлечёт небывалое количество посетителей. Ренуар отказался в ней участвовать. 10 июля 1889 года он написал одному из организаторов художественной выставки во Дворце изящных искусств: «Когда я буду иметь удовольствие увидеться с Вами, я Вам объясню свою позицию, которая очень проста. Дело в том, что я считаю, что всё, что я сделал до сих пор, плохо, и мне было бы крайне неприятно видеть это представленным на выставке».

Месяц спустя он должен был снова написать письмо с отказом, в котором, в отличие от первого письма, он очень сожалеет о том, что должен это делать. Одной из четырнадцати работ Мане, представленных на выставке, была «Олимпия». Моне предупредили, что один американский коллекционер собирается купить это полотно. Моне считал недопустимым, чтобы картина ушла в Соединённые Штаты. «Олимпия» должна быть в Лувре. И если бесполезно надеяться на её покупку государством, то, возможно, правительство согласится принять картину в дар. Моне, находясь в Живерни, стал распространять подписку, при этом сам он внёс тысячу франков. Огорчённый Ренуар был вынужден написать другу 11 августа: «Невозможно найти деньги… Мане займёт своё место в Лувре и без меня, я надеюсь. Но я лично ничего не могу сделать, только пожелать успеха в Вашем начинании».

Ренуар в смятении: он не уверен в себе. Он работает изо дня в день, несмотря на частичный паралич лица, причиняющий ему страдания. Заказы на портреты не поступают. И всё же он решает использовать небольшую сумму сэкономленных денег на то, чтобы снять дом у Максима Конила, свойственника Сезанна. Этот дом в Мобриане, недалеко от Экс-ан-Прованса, стал его убежищем на лето. Впервые он начал уделять особое внимание пейзажу и взял в качестве «мотива» гору Сент-Виктуар, куда его привёл Сезанн. Работая рядом с Сезанном, Ренуар снова восхищается другом: «Как это ему удаётся? Он не может положить двух цветных мазков на холст без того, чтобы это не выглядело сразу очень хорошо». Сам он, к сожалению, не обладает подобной уверенностью. Именно поэтому летом 1889 года он снова отклоняет приглашение принять участие в выставке «Группы двадцати» в Брюсселе. Он пишет Октаву Мосу: «Хотя я очень польщён Вашим любезным приглашением, я вынужден отказаться, так как не имею ничего достаточно интересного для показа публике, привыкшей видеть прекрасные работы». Эти сомнения Ренуара тем не менее не лишили верного ему Дюран-Рюэля надежды получить от художника что-нибудь интересное. Он старается помочь Ренуару деньгами, как только предоставляется возможность. Это позволило Ренуару в начале 1890 года отправить Моне 50 франков по подписке, организованной для покупки «Олимпии» Мане. В феврале 1890 года Моне, наконец, смог написать министру народного просвещения Арману Фалльеру о том, что они передают в дар государству «Олимпию» Мане, которая должна быть помещена в Лувр. Картина была куплена за 19 415 франков.

Но какая картина импрессионистов могла бы тогда претендовать на более высокую цену? По мнению Воллара, 1890 год был ещё «благословенной эпохой для коллекционеров»: «Всюду шедевры и, можно сказать, за бесценок». Спустя много лет он вспоминал: «У меня, в шестом округе на улице дез Апеннен, была прекрасная “Обнажённая” Ренуара, за которую я просил 250 франков, но её не удостаивали даже взгляда. Когда я приобрёл небольшую лавку на улице Лафит, работы Ренуара немного выросли в цене, и я робко просил за эту картину 400 франков. Помню, как один “именитый” коллекционер заявил мне: “Если бы у меня были лишние 400 франков, я бы купил это полотно, чтобы сжечь его перед Вами в Вашем камине, настолько огорчительно мне видеть Ренуара, представленного такой скверно нарисованной обнажённой”. Когда Ренуара оценили по достоинству, эта картина, прошедшая через руки нескольких владельцев, была в конце концов куплена Роденом, заплатившим за неё 25 тысяч франков. Она теперь является одной из жемчужин его музея». А в начале 1890 года Ренуар был очень далёк от мысли, что когда-нибудь его картины будут продаваться по подобной цене. Вполне вероятно, что такие цены ему казались неслыханными. Но он знал: коллекционеры почувствуют, что «понимают его, когда он станет дорогим художником». Он прекрасно сознавал, на что надо ориентироваться: «Видите ли, Отель Дрюо — это барометр искусства. Когда произведения будут продаваться по повышенным ценам, это явится доказательством того, что художник завоевал признание публики».