Сенека. Избранные труды - Луций Анней Сенека

Наконец, опровергну последнее возражение относительно того, чье благо – слава, или, иначе, похвала, воздаваемая хорошими людьми хорошим людям, – того ли, кто хвалит, или того, кого хвалят? Она есть благо и того и другого. Она мое благо, если меня хвалят, ибо от природы я склонен радоваться как тому, что я хорошо сделал, так и тому, что нашлись люди, оценившие по заслугам мои поступки. Но слава так же благо и тех многих, которым приятны мои поступки, как она и мое благо. Ибо я считаю своим благом благо других людей, если я причина их блага. Итак, слава есть благо тех, кто хвалит, ибо хорошо признавать чужие заслуги, и всякое следствие добродетели благо. Другие люди не имели бы его, если бы я не был таким. Поэтому хвалить кого-либо по заслугам есть благо обеих сторон, точно так, как и справедливо судить есть благо и того, кто судит, и того, кого справедливо судят. Ведь никто не сомневается, что справедливость есть благо и того, кто ею наделен, и того, по отношению к кому она выказывается. Хвалить же по заслугам справедливо, итак, это есть благо и того, кто хвалит, и того, кого хвалят.

Но достаточно уже сказано в ответ этим болтунам. Наша задача совсем не в том, чтобы опровергать их придирки и низводить философию с ее величия до таких мелочей. Гораздо лучше идти по открытой и прямой дороге, чем самому себе придумывать уклонения, которые бывает затем так тягостно устранять. Ведь эти рассуждения не что иное, как игра слов между остроумными собеседниками. Не лучше ли говорить о том, как естественно простирать свою мысль в безбрежное пространство. Душа человека – нечто великое и славное. Ее пределы одинаковы с пределами божества. Уже одно то чего стоит, что родина ее не какая-нибудь жалкая Александрия, или Эфес, или какое-нибудь другое густонаселенное место на земле, но все пространство, ограниченное крайнею сферою мироздания, внутри которой заключаются моря, земли и воздух, разделяющий и в то же время соединяющий между собою миры людей и богов, и движутся по своим орбитам бесчисленные светила. Далее, продолжительность жизни души не ограниченна. «Все время, что было до меня, – говорит она себе, – мое. Всякий век доступен великому уму; всякое время открыто для помыслов. Когда наступит день, в который произойдет разъединение телесного и духовного начала в человеке, я покину это тело здесь, где я нашла его, а сама вознесусь к богам. И теперь я не чужда им, хотя и живу в постылой земной тюрьме». Здешняя земная жизнь только предвкушение той будущей лучшей и вечной жизни. Подобно тому, как мы проводим девять месяцев в утробе матери не для того, чтобы и впредь оставаться там, но для того, чтобы появиться на свет уже способным дышать и жить здесь, так точно, в течение времени от детства до старости, мы только созреваем для новых родов. Нас ожидает новое рождение, новый порядок вещей. В этой жизни мы можем видеть небо только издали. Так жди же бестрепетно, когда пробьет твой последний час. Не для души твоей он последний, но для тела. На все окружающие тебя вещи смотри как на обстановку гостиницы, в которой ты остановился по пути. Нагим родился ты на свет, нагим отойдешь и в вечность. Не только нельзя унести с собою больше, чем принес, но даже из принесенного в жизнь придется большую часть оставить: совлечется с тебя покрывающая тебя кожа, последнее одеяние твое; совлечется и мясо вместе с протекающей по нему кровью; совлекутся кости и нервы, составляющие опору, и сосуды для жидких и мягких частей тела. Но этот день, которого ты боишься как последнего, – день твоего рождения в вечную жизнь. Отложи страх. Что медлишь, как будто ты не покидал еще ни разу того тела, в котором был скрыт. Ты медлишь, скорбишь, но тогда ты был исторгнут из утробы своей матери сокращениями ее. Ты стонешь, плачешь; так плакал ты и при твоем рождении, но тогда можно было простить этот плач. Ты являлся в мир глупым, неразумным ребенком. Когда ты появился на свет из теплого и мягкого плода, лежавшего во чреве твоей матери, тебя обвеял свободный воздух, затем причинило тебе боль прикосновение грубых, чужих рук; изнеженный доселе и не знавший внешнего мира, ты был подавлен множеством новых для тебя впечатлений. Теперь же для тебя не впервые отделяться от того, часть чего ты составлял. Итак, брось со спокойным сердцем уже ненужные тебе члены и оставь это, столь долго обитаемое тобой, тело. Оно разрушится, истлеет, уничтожится. О чем печалиться? Так всегда бывает. Ведь и покровы новорожденных уничтожаются. Зачем же ты дорожишь телом, как чем-то составляющим часть твоей сущности? Ты только одет им. Придет день, и вырвут тебя, и выведут на свет из настоящего твоего обиталища – смрадного и душного тела.

А теперь ты, насколько можешь, возносись отсюда душою и, чуждый всяких страстей, кроме разве тех, которые неизбежно связаны с нами, размышляй о чем-либо высшем и более чистом, чем земное. Когда-нибудь откроются тебе тайны природы, рассеется окружающий тебя мрак, и отовсюду воссияет яркий свет. Представь только себе, какой блеск должны производить столько светил, сочетающих свои лучи. Никакая тень не омрачит ясного неба. Оно будет одинаково блистать со всех сторон, ибо день и ночь явления земные. Ты поймешь, что раньше жил в потемках, когда увидишь полный свет, который ты теперь смутно познаешь через посредство своих земных очей и, однако, издали восхищаешься им. Каким же ты найдешь этот божественный свет, когда увидишь его в самом месте его происхождения! Сами размышления об этом искореняют из души все грязное, низкое или жестокое. Душа признает, что боги свидетели всему. Иона хочет, чтобы богам было приятно наше поведение и чтобы мы были готовы предстать перед ними в будущем и жить с ними целую вечность. Тот же, кто постигнет умом вечность, тому не будут страшны ни войска, ни сигнальная труба и никакие угрозы судьбы. Как может не быть бесстрашным тот, кому приятно умереть, если даже тот, кто думает, что душа живет лишь до тех пор, пока остается в оковах тела, а едва вырвется из них, тотчас рассеивается, старается быть полезным и после смерти? Ибо хотя он и скроется от очей наших, однако доблесть и слава его постоянно приходят на память.

Вспомни, какую пользу приносят нам примеры хороших людей, и ты поймешь, что память о них так же полезна, как и само присутствие их.

Что ты тревожишься, опасаясь таких вещей, которые могут случиться, а могут и не случиться, вроде пожара, обвала и других бедствий, которые хотя иногда и случаются, но не угрожают нам постоянно. Думай и остерегайся того, что постоянно готово поразить нас. Случайные бедствия вроде кораблекрушения, падения из экипажа, хотя и тяжки, зато редки. Но жди каждый день какой-нибудь беды от людей. Укрепись против них и будь осторожен. Никакое бедствие не случается так часто, не поражает так неожиданно, не подкрадывается так незаметно. Гром гремит прежде, чем поднимется буря. Здания предвещают свое разрушение с треском. Дым возвещает о пожаре. Опасность же со стороны людей подкрадывается неожиданно, и чем она ближе, тем тщательнее скрывается. Ты горько ошибаешься, если веришь выражению лица людей, приближающихся к тебе. У них только наружность людей: в душе же это звери. Но и звери бывают опасны лишь в первый момент встречи, а раз он миновал благополучно, они не тронут, ибо только нужда заставляет их нападать, только голод или страх вовлекает в битву. Для человека же доставляет наслаждение губить своего ближнего.