Краски мечты - Лора Брантуэйт

Нельзя сказать, что Альберт ничего не предпринимал, чтобы вытравить это наваждение.

Он десять дней подряд звонил Анжеле, пока не добился ее согласия на встречу. Когда наконец они встретились в ресторане класса люкс (другие для Анжелы просто не существовали), Альберт понял, что все напрасно. Не эта женщина ему была нужна сейчас. И странно, что эта – вообще была когда-то нужна. Анжела следила за собой, но ее подвижная нервная система не принесла ей добра, и она выглядела на пару лет старше своего возраста. Разговор получился натянутым, Анжела сорвалась и закурила, в чем опять же обвинила Альберта (до этого припомнила ему имена тех женщин, которые давно истерлись из памяти, свою мучительно начинавшуюся карьеру и равнодушное отношение к «Новой драме», которое привело к превращению жемчужины современного театра в коммерческий проект наподобие расплодившихся в шоу-бизнесе мюзиклов). Альберт устало изучал крупные ногти на длинных пальцах бывшей супруги.

– Ты правда думаешь, что это я виноват? – серьезно спросил он.

– Ну конечно! – Анжела даже удивилась. – Ты никогда не умел принимать ответственности за свои действия. Долгосрочной ответственности. Ты…

– Я хочу видеться с Квентином.

– Зачем тебе это? – Анжела испугалась. Это мог понять только Альберт.

– Я считаю ниже своего достоинства проводить анализ ДНК. Но если нужно, я пойду на это. Ты сама не можешь с уверенностью сказать, что он не мой сын. Так что дай мне шанс.

– Ты считаешь, что можешь вот так сразу явиться – и стать отцом пятнадцатилетнего подростка? У него уже девочка есть!

– Прекрасно, думаю, ты вырастила интересного человека. Я хочу с ним пообщаться.

Осада крепости Анжела длилась около часа. Она сдалась.

Альберт встретился с Квентином. Он вопреки всем опасениям не оказался просто избалованным ребенком с врожденным неврозом. Квентин недаром носил вальтер-скоттовское имя: он интересовался историей и поэзией Средних веков и даже сам сочинял баллады. В школьном театре он не играл принципиально, не хотел идти по стопам матери. Альберт напряженно выискивал в лице и повадках мальчика свои черты, узнавал в нем Анжелу, расстраивался, но не терял надежды. Этот парень вправду мог быть его сыном. И это было бы здорово.

Знакомство с Квентином заполнило довольно большую часть жизни Альберта, но, увы, не ту, где ощущалась болезненная пустота. Во всяком случае мальчик увлекся Альбертом, который старался вести себя максимально дружелюбно (получился эдакий дружелюбный дракон), потому что тот эрудицией и интеллектом превосходил всех его кумиров вместе взятых. И ему на самом деле не хватало отца. Так что он принял правила игры. И звонил Альберту по несколько раз в неделю. В следующем месяце они собирались в оперу на «Пер Гюнта».

На телевидении было достаточно хорошеньких ассистенток, готовых буквально за идею лечь в постель с некогда великим Альбертом Ридли, не имея в виду ни его высокие личные качества, ни талант, ни глубокий внутренний мир и недюжинный интеллект. Альберт даже сводил одну в ресторан. У нее были пушистые-препушистые ресницы и вечно удивленные глаза. Чем-то напомнила ему Джину, но не выдержала никакого сравнения. Потом он сидел и едва не отплевывался от мысли: ведь ей все равно было, с кем пойти сюда. Гигант драмы Альберт Ридли здесь абсолютно ни при чем.

Даже ненавязчивого секса не хотелось.

Нужно было признать очевидное: Альберт влюбился. Эта мысль пришла ему как-то наутро после бессонной ночи, проведенной за чтением немецкой драмы середины двадцатого века. Альберт думал, он развлекается тем, что ищет для Брехта неординарных сценических решений, а вышло, что он нашел слово для обозначения чувств к Джине.

Невероятно. Человек, доживший до сорока с небольшим лет, впервые признался себе в том, что влюбился. Это было для Альберта шоком. Открытием. Революцией мироздания.

Способен на любовь. Я тоже…

Когда найдено было нужное слово, Альберт словно какой-то частью себя успокоился. Оставалось придумать, что делать дальше. Искать Джину? Зачем? Она приняла решение. Не уважать его – зло и эгоизм. Но откуда этот гнусный голос внутри, который твердит, что женщину, особенно любимую, особенно единственную, неповторимую и необходимую, нужно добиваться?

Квартира Джины уже давно превратилась в мастерскую художника, где краски и карандаши можно было в изобилии найти в любой комнате, а на стенах висели рисунки. Джина работала в графике и писала акварели. Потом карандашная простота и кисточки показались ей недостаточными для воплощения всего богатства мировидения двадцать первого века, и Джина перешла к компьютерной графике. Ее успехи были поразительными. Она рисовала все, что взволновало ее душу за последние годы. Из-под ее руки выходили абстракции и сюжетные картины. Она предпочитала пастельные тона и старалась создавать эффект дымки.

Джина полностью окунулась в себя и, можно сказать, вернулась к себе.

Это было ее счастьем. Она впервые почувствовала, что живет именно так, как хочет, не подчиняясь никаким требованиям и шаблонам. Она вставала, когда хотела, устраивала себе вкусный завтрак, потом садилась рисовать или шла гулять. Джина стала много ходить и по-другому относиться к окружающему миру. Ей нравилось смотреть на город. Может, он был несколько угрюм и очень серьезен, но ведь это и понятно: город готовился к зиме. Она много думала о жизни. В какой-то момент Джина почувствовала, что стала мудрее и даже немного старше, но сохранила свободу и гибкость мысли. Главное, что она поняла, – это что человек должен жить так, чтобы чувствовать себя счастливым. Иначе все на свете потеряет смысл.

И у нее почти получалось. Не хватало Альберта. Джина согласна была ждать, когда это пройдет. Ну, право слово, не ехать же в Нью-Йорк разыскивать этого человека…

В последние дни ноября пошел снег. Редкость для Филадельфии. Джина выглянула в окно и заметила пухлые белые хлопья, быстро-быстро летящие к земле. Они были, наверное, мокрыми и тяжелыми, а еще дул сильный ветер. Она накинула пальто и вышла из дома. Сделала то, что так любила в детстве: запрокинула голову, чтобы долго смотреть на летящий с неба снег. Пушистые белые комочки – на жемчужно-сером. Движутся быстро. Кажется, что сама становишься выше и выше, вытягиваешься им навстречу, а может – летишь… Сердце пронзила острая тоска по Швейцарии. Джине захотелось сейчас же, сию же минуту вернуться туда. Увы, есть все-таки вещи в нашем мире, для нас невозможные. Потому что даже возвращение в Кандерштег не приблизило бы ее к Альберту.

А он, наверное, оценил бы ее картины.

Маме нравилось. Папе – нравилось безумно. Энн пищала от восторга. Даже Майк одобрительно хмыкал. И только Альберт ничего не видел, ничего не знал.

Джина вернулась домой и позвонила Михаэлю. Пока в трубке издевательски гудело, в Джине заскребся страх: вдруг он и не вспомнит ее? А тут она со своими сантиментами…

– Алло? – Слава богу, голос Михаэля, а не его мамы.