Мания встречи - Вера Чайковская

Выяснилось, что Маечке показалось, будто он, Гриша, чересчур ретиво опекает Катю.

– Катю? Что еще за Катя?

Но он вовсе и не думал за ней ухаживать! Но сами посудите, Олечка, когда молодая хорошенькая женщина оказывается в чужом городе, мало того – в чужой стране, в таком тяжелом, можно сказать, отчаянном положении, когда ее выпроваживают, выгоняют…

– Кто выпроваживает?

Но Гриша, как уже говорилось, чужих вопросов не слышал, а был озабочен исключительно собственным словоизлиянием.

Тогда Ольга, резко его прервав, спросила, не узнал ли он хоть что-нибудь о Немо? Хотя бы имя?

Гриша примолк и через минуту снова залепетал, что благодарность – великая вещь и не может обидеть. Он вот постоянно сталкивается с неблагодарностью… Ольга потеряла терпение и отключила мобильник.

Когда в дверь позвонили, она была наготове. Одета в красивое платье. Курчавые волосы приглажены, а не стояли дыбом над головой, как бывало во время рисования. (В прошлый раз Алла застала ее в халате и именно с такой прической.) Интуиция ее не подвела. Это и впрямь была та особа, которую она со спины видела в парке с Немо. Должно быть, она и есть Катя, к которой «Маечка» приревновала Гришу.

Смущенная, робеющая, заплаканная Катя (Ольга сразу почувствовала наигрыш!) с порога протянула ей коробку конфет.

– Это зачем? – спросила Ольга, взглядом художницы отметив ту самую «хитринку» в лице гостьи, которую она предугадала, увидев ее со спины.

Катя, хоть и хотела показаться испуганной и робкой, буквально впрыгнула в комнату Ольги и коробку конфет, которую та у нее не брала, положила на столик с рисунками.

– Это вам. Я знаю, вы любите шоколадные конфеты. Мне Григорий Осипович сказал.

– Вовсе не люблю! Терпеть не могу! – огрызнулась Ольга (что было истинной правдой).

Эта особа действовала ей на нервы. Явилась незваной. Принесла ненужные конфеты. К тому же Ольга ей не верила.

В комнату заглянул было Борис, но, завидев Катю, сразу же ретировался. Он панически боялся «бабья», а в ней угадал ненавистный ему типаж.

Гостья вдруг на ровном месте сморщила хорошенькое лисье личико и залилась слезами. («Какая актриса пропадает!» – холодно подумала Ольга.) Катя словно разыгрывала роль из мелодраматического сериала.

– Помогите мне, Олечка Михайловна! Он вас послушается! Он гонит меня домой, но один он тут пропадет – я же знаю! Он в жутком состоянии. Боится людей, боится чувств, всего боится! Он даже за продуктами не выходит!

Ольга остановила этот словесный поток.

– Катя, если не ошибаюсь? Это очень странно. Я не имею к вашему другу никакого отношения! С какой стати он меня послушается?

– Он все время твердит, что вы – женщина его мечты!

(Опять эта дурацкая фраза из голливудского фильма.)

– Глупости! Не слушайте. Я даже не знаю, как его зовут. Стали с мужем вспоминать – не то Аркадий, не то Анатолий…

(Спасительные имена, за которые она цеплялась.)

– Нет, он Яся…

– Как? Это невозможно!

У Ольги сердце упало и руки похолодели.

– Ясей его зовут. То есть, конечно, Яшей. Но близкие называют Ясей. Он в детстве не выговаривал букву «ш». Как многие еврейские дети…

– Звук «ш», – машинально поправила Ольга. – И не только еврейские…

Ей хотелось, чтобы гостья ушла. Немедленно. На нее сейчас свалилось такое… Немыслимо! Непредставимо! Чудовищно! Яков Кольман – само обаяние, блестящий и элегантный, в белых импортных костюмах, которые привозил ему родственник-музыкант. Астроном, скрипач, переводчик. Любимец женщин. Влюбленный в нее до безумия, звонивший ей по ночам (что пугало и возмущало родителей), поджидавший ее у подъезда дома, возле института…

– Нет, нет! Ничем не могу помочь! Ничем!

– А вы – злая!

Слезы как-то сами собой высохли на Катиных щеках. Она напружинилась, как кошка.

– И ничего в вас такого особенного нет! Я лучше, моложе! У меня еще вся жизнь впереди. У меня еще все будет – и дети, и любящий мужчина, и деньги. А что у вас? Мне Григорий Осипович все о вас рассказал! Вы же неудачница! Неудачливая непопулярная художница с неудачливым мужем. И ничего у вас нет, даже дачи нет!

– Да, да. Ничего нет. Даже дачи. Только уходите поскорее. И конфеты забирайте!

Ольга стала всовывать конфеты в руки Кати. Та отчаянно сопротивлялась. Коробка треснула – конфеты рассыпались по полу.

– Да тут битва! – Борис все-таки решился зайти в комнату Ольги. – Дамы, как им и полагается, сражаются с помощью конфет.

С шумом отшвырнув коробку ногой на шпильке и проткнув этой шпилькой шоколадную шашечку, непрошеная гостья наконец выскочила из их квартиры. Ольга принесла веник и совок, собрала рассыпанные по полу конфеты и выбросила их в мусорное ведро.

Борис поглядел на Ольгу и не задал ей ни одного вопроса…

…Все краски смешались. Какой там Боттичелли с его утонченной прозрачной ясностью! Ни линий, ни предметов, ни земли, ни неба, ни воды, ни воздуха!

Сплошной огонь, идущий стеной и все вокруг сжигающий. Красно-желтый, сверкающий огонь. Может, она заболела? Это сон или воспоминание?

Сначала он удивлял. Он ей, начинающей художнице, студентке Худграфа, сначала очень не нравился. Слишком красив, слишком ухожен, слишком избалован женским вниманием! Правда, сокурсники ей тоже очень не нравились. Эти, напротив, были все сплошь лохматые, с нестрижеными бородами, большущие, потеющие, режущие в разговоре правду-матку. Тип российского (или даже расейского) расхристанного художника, воссоздающийся в любой социальной обстановке.

Ее отпугивали их грубость, их напор, их шершавая, утрированная русскость.

Но и этот, женственный и мягкий, был скорее неприятен.

Они случайно встретились на лекции известного ученого, на которые сбегалась «вся Москва». В какой-то момент Ольге почудилось в лекции что-то ядовито-антисемитское (впоследствии она пришла к выводу, что ее подозрения были слишком поспешными и едва ли верными). Но тогда она, тихонько встав, начала пробираться к выходу. У раздевалки ее догнал курчавый юноша.

– И вам показалось? – с улыбкой спросил он.

Небольшие, но выразительные и необычайно живые глаза с желтой искринкой, чувственный рот, очень высокий…

Он напомнил ей юношу с фаюмского портрета – того, что в золотом венке. Самого ее любимого. Папа был необычайно похож на этого юношу с портрета. Папа вообще был самым красивым из всех виденных ею мужчин. Но с папой отношения были сложные, бурные, часто раздраженно-неприязненные. И вот теперь этот!

– Евреи не вписываются в предложенную схему, – с молодой категоричностью сказала тогда Ольга. – Их пассионарность со временем не только не угасает, а разгорается! И солнечная активность тут ни при чем!