Эликсир князя Собакина - Ольга Лукас

Княжна помотала головой.

— Я тоже. Ничего. Ходи по кругу и приседай каждый раз, когда я поклонюсь! Ясно?

Вера кивнула.

Они встали друг напротив друга на краю тротуара. Царь отдал глубокий поклон. Царица ответила реверансом. Петр взял ее под руку, и пара плавно двинулась по кругу, выворачивая ступни наружу. Вернувшись в исходную точку, они разошлись и снова раскланялись.

Тем временем Бабст крепко уселся на выступ, образованный рельефом скалы. Он вытащил зонтик, раскрыл его и сунул стоявшему ниже Живому. Затем повесил рюкзак за лямку на самый кончик змеиного хвоста и стал доставать какие-то склянки.

— На! — протянул он Паше небольшую колбу. — Я буду реагентом обрабатывать, а ты подставляй эту штуку снизу, чтобы в нее стекало. Пробку смотри не потеряй! И зонтик надо мной держи.

Костя протер змею фланелькой, потом набрал в пипетку зеленой жидкости и стал капать на хвост. В колбу стекали мутные капли.

Внизу, под ними, всплескивая руками и приседая, бегал Карлсон.

— Да что ты там химичишь? — не выдержал Живой уже через минуту. — А ну пусти, у меня напильник есть! Сразу всю шкуру сдерем!

Бабст только покачал головой:

— Памятник всемирного значения, занесен в список ЮНЕСКО, символ Петербурга, а тебе, макаке московской, все равно. Напильник... Шкуру сдерем... А еще Пушкина надел!

Он снова наполнил пипетку.

Время шло. Карлсон внизу уже не бегал, а сидел на корточках, обхватив двумя руками голову. Совершенно мокрые потомки Собакиных заходили на десятый круг менуэта. Живой тихо подвывал, но колбу и зонтик держал крепко.

— Есть! — сказал наконец Бабст.

Живой швырнул зонтик вниз и прикрутил пробку.

— Все, сматываемся!

Однако Костя не торопился.

— Погоди-ка, — сказал он. — Надо еще змею на камеру щелкнуть.

— Да ты что, с ума сошел? — взвыл Живой. — Не нащелкался за день, что ли?

— Эх, Пашка! Да ведь ни одного кадра с этой точки в мире нет!

Бабст настроил свой аппарат, сделал несколько снимков, и они спрыгнули со скалы.

Живой перелетел через кусты, как олимпийский чемпион по бегу с барьерами. Он оглянулся было на Бабста, но тут сбоку на него наскочило что-то большое и теплое.

— О, Господи!

Паша уже успел забыть о существовании Карлсона.

— Ты настоящий герой! — кричал швед, поднимая его на воздух и чмокая в щеку. — Ты сделал это! Швеция тебя не забудет! Держи тысячу баксов!

Паша ощутил под ногами твердую землю, а в левой руке — приятную шероховатость американской валюты.

— Спасибо! — крикнул он, устремляясь к набережной. — Прощай, камрад! Больше под Полтаву не ходи! Да здравствует мир во всем мире!

Дежурному инспектору ГИБДД, скучавшему в милицейской будке у Дворцового моста, этим дождливым вечером привиделась совершенно фантастическая картина.

Прямо по проезжей части огромными шагами несся Петр Первый. За ним козлиным галопом скакал Пушкин. Следом, подобрав юбки, прыгала через лужи Екатерина Великая. Процессию замыкал бородатый дядька в штормовке и с огромным рюкзаком. Его, как змеи, обвивали со всех сторон ремни фотоаппаратов.

Инспектор взял в рот свисток, но прежде чем свистнуть, протер глаза. Когда он снова посмотрел на мост, там никого не было.

— Опа, клоуны! — дверь в квартиру Жозефины открыл уже изрядно хмельной Вован. — Жопа, вылезай! К тебе родственники из деревни приехали!

Петр Алексеевич решительно отодвинул его в сторону. «Но-но, без рук!» — зарычал было сосед, но тут в дверь протиснулся дюжий Бабст, и хам, недовольно ворча, ретировался в сторону кухни.

Савицкий постучал в дверь Жозефины. Никакой реакции. Он постучал сильнее и требовательнее. Снова тишина.

— Что случилось? — забеспокоилась княжна. — Он ее убил?

В щель пробивался свет. Петр Алексеевич потрогал дверную ручку: комната была не заперта. Он распахнул дверь.

Жозефина Павловна сидела за столом, подперев голову рукой, и быстро-быстро чиркала что-то в истрепанных школьных тетрадках. На ней была строгая коричневая блузка и такого же цвета юбка чуть ниже колена. Волосы — на этот раз не парик, а свои собственные — оказались заколоты на затылке в аккуратную кичку, волосок к волоску. На носу у нее косо сидели очки в тонкой металлической оправе.

Рядом с пачкой тетрадей стояла пепельница, переполненная окурками. В левой руке учительница держала тлеющую сигарету. На вошедших она даже не посмотрела.

— Все ясно, — сказал Живой, указывая в угол комнаты, где рядком стояли четыре пустые поллитровые бутылки. — Последняя стадия. Русский язык и литература. В таком виде она никого не узнает. А иногда и не замечает. Я один раз с двумя телочками сюда заявился, а телочки такие, без комплексов. Все соседи под дверью собрались — кто осуждал, кто завидовал, а эта такая сидит, тетрадки проверяет. Ну, я тогда...

— Подробности излишни, — прервал его Петр Алексеевич. — Ей можно как-то помочь?

— Сейчас проверим, насколько глубоко она в образе, — пожал плечами Паша и подошел поближе.

— Жозефина Пална, я тетрадь дома забыл, — произнес он с интонациями второгодника-дегенерата.

Княжна зааплодировала. Бабст хмыкнул.

Реакции со стороны хозяйки не последовало, но Живой, ободренный аплодисментами, развивал наступление. Откинув голову назад и вытянув вперед правую руку, он продекламировал:

— Еще ты дремлешь, друг прелестный? Пора, красавица, проснись!

Жозефина медленно подняла голову и сфокусировала взгляд. Щеки ее заалели, глаза заблестели, губы слегка приоткрылись, плечи расправились. Она вскочила на ноги и бросилась Паше на шею.

— Сашенька! Ты все-таки пришел! Я знала, знала! Я сердцем чувствовала, что это случится сегодня. Сколько лет я тебя ждала, милый!

Живой осторожно подхватил друга на руки, усадил его обратно за стол и плюхнулся рядом. Остальные на цыпочках прошли в комнату: изрядно промокшим под дождем потомкам Собакиных не терпелось переодеться из царского в сухое, а Бабст хотел поскорее заняться патиной.

— Значит, допилась, старая, — констатировал Живой, отодвигая в сторону пепельницу и тетради.

— Да разве я старая, Сашенька? — зарыдала Жозефина. — А что же ты не шел, когда я моложе была? Помнишь, как там у тебя: «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была...»

— Это она всерьез? — встревожился Савицкий.

Как джентльмен, он пропустил Веру в гримуборную Жозефины, а сам стоял посреди комнаты в мокром костюме Петра и дергал себя за ус. Ус не отклеивался. Жозефина перевела на него счастливый безумный взгляд.