Ева и ее мужчины - Анна Дубчак

— Натали, она хочет купить дом, ты помоги ей…

— Не волнуйся. Передавай привет нашим общим знакомым. — Натали поцеловала Гришу и заплакала.

У Евы было такое предчувствие, словно она никогда его больше не увидит.

Она вернулась к себе в комнату и на столе увидела пакет, туго стянутый бечевкой. На нем Гришиным почерком было написано: «Еве Анохиной от Григория Рубина». Она развернула и увидела пачку долларовых банкнот. Здесь же нашла открытку, на обратной стороне которой было следующее: «Это тебе на дом. Целую и обнимаю, всю жизнь буду любить. Гриша».

«А ведь он больше не приедет, не приедет…»

* * *

Бульвар Ла-Виллет, где Ева надеялась гулять вечерами, так и не стал местом ее прогулок. Купив поблизости от него небольшой дом с садом, она первые два месяца без устали приводила его в порядок, покупала мебель, приглашала мастеров для строительства пристройки и установки стеклянного купола для крохотного зимнего сада, а к вечеру, не чувствуя ног от усталости, выходила подышать свежим воздухом в сад. Конечно, ее новый двухэтажный дом был не таким роскошным, как у Натали, но вполне устраивал своими восемью просторными комнатами, окна которых выходили в сад и на бульвар; огромной кухней, примыкавшей к столовой, и двумя ванными комнатами, расположенными одна над другой, в которых после реконструкции всегда была горячая вода и работало вентиляционное устройство. Первый этаж соединялся со вторым оригинальной деревянной лестницей, обитой ковровой дорожкой. Желание все делать самой окончательно лишило Еву сил. Она поняла: если ухаживать за домом, наводить порядок, следить за садом и готовить обед, на это уйдет почти весь день. Дом, как живой организм, требовал к себе внимания. И тогда Ева пригласила женщину, согласившуюся за умеренную плату помогать ей по хозяйству. Ее звали Вирджини, ей было сорок пять лет.

За все это время Ева ни разу не взяла в руки кисть. Не было настроения даже заниматься обустройством мастерской. Она выбирала люстры и ковры в «Галерее Барбес» или мчалась на своем автомобиле в поисках обоев нужной расцветки, но постоянно думала о Бернаре. Ни деньги, ни успех, ни постоянные звонки Натали и ее визиты, во время которых она давала ценные советы, сидя в кресле и куря одну сигарету за другой, не могли заставить ее забыть о своей главной потере. Она тратила большие деньги, чтобы как-то отвлечься, ходила с Натали по магазинам, покупая одежду, украшения, косметику. Вспоминая, каким чучелом она выглядела у себя дома, в Москве, когда ходила почти не снимая черное шелковое платье, перепачканное красками, и гордилась своим пренебрежительным отношением к внешности, ей становилось даже стыдно. Права была Натали, когда говорила, что женщина всегда должна оставаться женщиной. Гости, которых она ждала из Москвы, так и не приехали, а Ева лишний раз старалась не напоминать ей об этом.

Бернар вообще пропал, он не показывался даже у Натали.

Иногда поздно вечером к Еве приезжал Франсуа. Обычно это бывало после ухода Вирджини. Закончив дела, они располагались на кухне, ужинали, пили вино и вспоминали начало своего романа. Он рассказывал ей о Саре, о том, что у нее теперь новый любовник, американец, которого она просто обожает. Выпив вина, они занимались любовью сначала на кухне, потом постепенно перебирались в спальню, где и засыпали, раскинувшись на огромной кровати среди сбитых простыней и подушек, нисколько теперь не беспокоясь о том, что их кто-то увидит или услышит. Иногда в редкие минуты полного физического и духовного покоя, Еве начинало казаться, что она любит и Франсуа, но утром от таких чувств и мыслей, как правило, не оставалось и следа. Первые утренние лучи скользили по обнаженному телу Франсуа, но Ева, глядя на него, пыталась увидеть рядом спящего Бернара. Она протягивала руку и гладила его спину, длинные стройные ноги, живот. Но вот Франсуа протирал глаза, ловко спрыгивал с кровати и, набросив на себя халат Евы, скрывался в ванной. Нет, нет, это не Бернар. Они молча пили кофе на кухне, Франсуа курил, сжав красными сухими губами кончик сигареты и жадно затягивался. И тогда Еве почему-то хотелось зажмурить глаза, открыть их и, увидев сидящего рядом на стуле Бернара, обнять его и зарыться лицом в его заросшую шерстью грудь…

Франсуа же, напротив, часто говорил Еве о том, что любит ее. Ева улыбалась ему в ответ и позволяла ласкать себя. Единственный мужчина, словам которого она бы поверила, был далеко от нее. Он исчез из ее жизни так же неожиданно, как и появился.

* * *

А картины так и не обнаружились. Ева встречалась с Блюмом, и он рассказал ей интереснейшие вещи о Саре. Оказывается, мужчина, изображенный на снимке вместе с ней в 1980 году, не кто иной, как Ги Субиз, покойный муж Натали. Мать Сары служила в доме Ги. Сара — внебрачная дочь Ги Субиза, который так об этом и не узнал.

— Поэтому вполне вероятно, что кража картин — дело ее рук. Мать ее умерла, успев сказать дочери перед смертью, кто ее отец, и Сара, очевидно, почувствовала себя обманутой и обиженной. Ее отец — богатейший человек Франции, а она — служанка в доме его жены. Нищая. Мотив подходящий. Но тогда почему же она до сих пор не засветилась? Она не настолько умна, чтобы так долго ждать… Где же картины?

Блюм первым сообщил Еве, что в Лондоне проданы еще четыре ее работы.

— Я написал об этом статью. Если хотите — прочтите, — сказал он бесстрастным тоном, протягивая ей помятый газетный лист. — Надеюсь, теперь вам понравится.

Она прочла, сказала, что понравилось, но по ее глазам Блюм понял, что Еву это не волнует так, как прежде.

— Скажите, вы озабочены пропажей своих картин?

— Не знаю, — ответила Ева рассеянно. — Ничего не знаю.

* * *

Но однажды ночью, лежа в постели одна, она вспоминала свою выставку на Константен-Пекер, и в ее сознании мелькнуло одно лицо.

Она до того разволновалась, что даже поднялась, включила свет и пошла на кухню. Сварив кофе, долго сидела за столом и силилась вспомнить, откуда она знает этого мужчину. Высокий, худой до безобразия, светловолосый, он приходил на выставку несколько раз. А потом, когда стало ясно, что выставка провалилась и ее закрыли, Ева видела этого человека на улице возле дверей выставочного зала. А потом… потом она и Натали ждали, очевидно, какого-то чуда, потому что картины не увозили еще три дня. На что-то надеялись? Значит, целых три дня картины висели в зале, который не охранялся. Господи, даже дверь не надо было взламывать, можно было высадить стекло из рамы, унести все что угодно. И принести тоже.

И она вспомнила. Метнулась к телефону и заказала срочный разговор с Москвой.

— Гриша! — кричала она в трубку, изо всех сил прижимая ее к уху. — Ты слышишь меня?

Я вспомнила! Я вспомнила, как звали того мужчину, который разгуливал по Константен-Пекер… Зал три дня находился без присмотра. Этот человек заменил холсты копиями. Это Майкл Роберте. Ты меня понял? Тот самый, который в Москве купил у меня «Желтые цветы».

— Я знаю, — ответил голос издалека, и Ева от возмущения смолчала. — Он приносил мне слайды многих работ и по чистой случайности там оказались твои. Я узнал об этом два дня назад.