Черная роза - Наталья Солнцева

Спать разошлись под утро. Дом остыл, в комнатах было холодно, пахло дымом. Окна позакрывали, но пришлось натягивать на себя по два пуховых одеяла. Благо, этого добра в лесном доме было предостаточно. После беготни по лесу и выпитой водки баба Надя спала, как младенец. Элина и Лида улеглись на одну кровать, долго шептались, обсуждали, что теперь будет? Куда делся Иван? Почему до сих пор нет письма от Сергея? Может, в далекой и незнакомой Франции он забыл и думать о Лиде?

– Не бойся, – успокаивала ее Элина. – Сергей тебя любит, я знаю! Не сомневайся. Письма идут долго… Может, он и вовсе писать не будет, а скоро сам вернется.

– Как ты думаешь, что с Иваном? – перевела Лида разговор на другую тему. Думать о Сергее ей было тяжело.

– Утонул он, – вздохнула Элина. – Не хочется верить в это, а придется. Вот увидишь! Весной его тело отыщут в озере. Жаль дядю Ваню, да ничего не поделаешь… Не плачь, ему сейчас хорошо, он с самой Царицей Змей беседы ведет!

Так, незаметно, они и заснули, прижавшись друг к другу.

Понемногу светало. Над лесом собрались тучи, повалил густой снег…

Когда баба Надя проснулась и вышла на крыльцо, вокруг было белым-бело! Пухлые пласты снега свисали с крыш и веток деревьев, птицы клевали рябину у сарая. Небо чуть очистилось, и сквозь белую пелену проглядывало тусклое солнце. Ни одного следа во дворе не было видно, – только рыхлый снежный покров, девственно чистый, нетронутый.

Она всунула ноги в валенки, пошла за дровами, растапливать печь. Нужно нынче борща наварить, пожирнее, пирогов поставить. Вечером баню истопить с травами, попариться. А то с этим «следователем» ни до чего было… Все мозги набекрень! Ох-хо-хо! Нехорошо так-то одним в лесу, без мужика! Мало ли, что?

Баба Надя делала все быстро и ловко, – набросала дров в печку, развела дрожжи, нарезала лапши из пресного теста. Как раз к обеду подсохнет, можно будет сварить к мясу.

Она сбегала в сарай, принесла большой кусок копченого окорока, натерла специями. Пусть постоит, промаринуется посильнее, девчонки любят острое. Села на сундук, задумалась. Который час, интересно? Вот так спали! Уже ужинать в пору, а у нее еще обед не поспел!

Баба Надя отвлекала себя то одним, то другим, – убрала в горнице, вымыла полы, горелый половик вынесла во двор. Потом привела в порядок комнату «следователя», все вытерла, выскребла. Из кухни уже разносился по дому запах борща и мяса. Пора лапшу ставить. Пока тесто варилось, она лепила пирожки, начиняла их повидлом и ставила в теплое место, «подходить». Все было хорошо… Над лесом стояла тишина, – только шуршали, сползая, пласты снега с веток. А на душе у бабы Нади росла непонятная тревога.

Она проверила ружье, – заряжено ли, – поставила его обратно в угол. Осмотрела окна, двери, – заперто. Села, сложив руки. В окно был виден кусок двора, на котором птицы суетились, расклевывая рябину и куски хлеба, которые она им бросила. Сердце неприятно ныло, чуя неладное. Это все нервы, поездка в город, суматошная ночь, – успокаивала себя баба Надя. Водки, что ли, еще выпить? А может, ладанку зажечь? Окурить дом зверобоем, чтобы очистить от всего злого?

Женщина встала, поставила пироги в печь, вытащила кастрюлю с борщом, откинула лапшу на дуршлаг…

– Все! Мочи моей больше нету! Что за тоска сердце грызет?

Ладан и мешочек с засушенный зверобоем хранились в комнате Марфы, на втором этаже. Баба Надя старалась ступать неслышно, чтобы не разбудить девчонок. Пусть поспят подольше… А она, тем временем, наведет в доме порядок, выгонит всю нечистую силу!

В спальне Марфы пахло свечным воском, лавандой и сушеными травами. На комоде стояла деревянная коробочка с ладаном. Баба Надя смахнула непрошеную слезу, взяла коробочку, пучок зверобоя, несколько толстых церковных свеч и вышла. Лестница с резными деревянными перилами, которая вела на первый этаж, была застелена простым чистым половиком. Баба Надя начала спускаться, и тут ей показалось, что внизу кто-то стоит. Она раскрыла было рот, чтобы крикнуть, но звук застрял у нее в горле… Коробочка с ладаном и свечи выпали из рук и покатились по ступенькам.

У лестницы, держась за перила и глядя на мать пустыми глазами, стоял Иван…

Никита стряхнул снег с валенок и толкнул ногой дверь. Большая охапка дров едва помещалась у него в руках, на непокрытой голове таяли снежинки. Пока он ходил в сарай, кофе вскипел, наполнив густым запахом кухню. На сковороде дожаривались отбивные. Он аккуратно перевернул их на другую сторону и отправился в гостиную.

Камин разгорелся. В его багровых отблесках еще бледнее казались ранние зимние сумерки за окнами. Валерия еще спала, и он старался ступать еле слышно, чтобы не разбудить ее. Здоровье жены все сильнее беспокоило его: всю сегодняшнюю ночь она прокашляла, и вчерашнюю тоже. Ни травы, ни мед, ни горячее вино не помогали. Засыпая коротким поверхностным сном, Валерия просыпалась от мучивших ее кошмаров.

– Что это такое, Никита? – спрашивала она со слезами в голосе. – Почему мне так плохо? Давай уедем куда-нибудь, на море… Я хочу смотреть, как солнце садится за желтые дюны и слушать, как шуршит горячий песок.

– Сейчас январь, Валерия, – мягко уговаривал ее Никита. – Крымские зимы сухие, но не такие теплые, как ты себе представляешь!

– Ах, мне все равно! Пусть будет прохладно, – зато под окнами будет шуметь прибой, днем и ночью… Как мне надоели снег и холод! Этот пронизывающий ветер, который завывает по-волчьи, этот засыпанный снегом сад, двор, белые крыши! Я ненавижу белый цвет!

Она плакала, а Никита гладил ее по голове, как маленькую девочку, пока она не отбрасывала в раздражении его руку.

– Прекрати относиться ко мне снисходительно, как к глупому и капризному ребенку! Тебя же бесит моя тоска, мои жалобы?! Так выскажи свое недовольство! Что ты прикидываешься святым мучеником, который вынужден безропотно сносить отвратительные сцены?! Будь же искренним, в конце концов!

После таких вспышек ярости и горя, у Валерии начинался приступ кашля, который ничем нельзя было успокоить. Никита не обижался на ее несправедливые обвинения, он понимал, отчего это происходит и ждал, когда придет время перемен. Он любил эту женщину со всеми проявлениями ее сложной и горячей натуры, пылкими страстями, которые сменяли периоды невыносимой скуки, болезнями, бессонницей, – со всем ее странным и неспокойным внутренним миром, похожим на течение бурной реки. Кто-то послабее мог бы захлебнуться и утонуть, но только не Никита. Он любил все захватывающее, грозное и прекрасное, как горный поток, срывающийся с отвесных скал, грохочущий и сверкающий в солнечных лучах. Стихия, непредсказуемая и завораживающая, как дымящаяся бездна, – а не тихая заводь, – была песней его сердца. Он ничего не боялся, кроме неподвижности и бездействия.

Вспышки Валерии огорчали его лишь постольку, поскольку они мучили ее саму, провоцируя этот ужасный кашель, от которого она таяла на глазах. Может быть, она права? И им действительно лучше сменить обстановку?