Врата Смерти - Стивен Эриксон

«Вот уж не думал, что ты способен понимать этот язык», — пронеслось в голове у Маппо.

Он сразу вспомнил, когда в последний раз видел такую вязь письмен. Как же давно это было. Треллю вспомнился полог густого леса на северной границе владений его племени. Тогда он был в числе небольшого отряда стражников, сопровождавших племенных старейшин на встречу. Для Маппо она оказалась судьбоносной…

С неба падал осенний дождь. Они сидели полукругом, обратив лица к северу, и следили за семью приближавшимися. Идущие были облачены в длинные плащи. Капюшоны скрывали лица. У каждого в руке был посох. Подойдя к старейшинам, фигуры в плащах остановились и замерли. Маппо изо всех сил старался подавить дрожь в теле. У посохов появились змеящиеся корни, а может — и не корни, но нечто вроде плюща, который оплетал стволы деревьев, высасывая из них жизнь. И вдруг он сообразил: извивы корней — это… письмена. Чья-то невидимая Рука неустанно выводила их, словно торопилась дописать все послание… А потом один из держащих посох откинул свой капюшон. То мгновение полностью изменило всю дальнейшую жизнь Маппо.

Трелль не позволил себе погрузиться в воспоминания. Ощущая дрожь (как и тогда!), Маппо сел, поставив рядом с собой поднос.

— Неужели тебе так интересны эти древности? — спросил он, стараясь ничем не выдать своего волнения.

— Захватывающе интересны, Маппо, — ответил Икарий. — Народ, оставивший эти книги, был необычайно богат. Язык очень похож на наречия нынешнего Семиградия, хотя кое в чем сложнее и полон иносказаний. Видишь этот знак? Он выдавлен на корешке каждой книги. Изогнутый посох. Я уже видел его когда-то. Не помню где, но видел.

— Говоришь, они были богаты?

Трелль всеми силами старался отвести разговор от опасной черты, за которой скрывалась пропасть.

— По-моему, они погрязли в мелочах. Наверное, потому от них ничего и не осталось, кроме чудом уцелевших книг. Сам подумай: варвары ломятся в крепостные ворота, а ученые мужи поглощены размышлениями о семенах, разносимых ветром. Вялость многолика, но она непременно поражает каждую расу, утратившую волю к жизни. Ты это знаешь не хуже меня. Когда раса становится вялой, она начинает гоняться за знаниями ради знаний, искать ответы на самые пустяшные вопросы. Расам в одинаковой степени грозит гибель как он невежества, так и от избытка знаний. Вспомни-ка «Глупость Гофоса». Проклятие Гофоса было в том, что он знал… все. Как опытный игрок, он предвидел развитие событий на много ходов вперед, и потому каждое его слово, каждая фраза несли яд увядания. Гофос сознавал и это. Как только его не разорвало?

— Тебе повезло больше, — язвительно заметил Икарий. — Твой мрачный взгляд на вещи тебя не погубил. Как бы там ни было, я получил зримые свидетельства о блистательном прошлом этих земель. Когда-то на просторах Рараку и Панпотсун-одхана кипела жизнь. Может, именно здесь и была колыбель человечества.

«Прекрати об этом думать, Икарий. Ты встаешь на опасный путь».

— Ты лучше скажи, чем эти сведения помогут нам? Икарий слегка помрачнел.

— Ты же знаешь, какую власть надо мной имеет ход времен. Летописи заменяют память. Люди пишут, и это меняет их язык.

Вспомни все мои механизмы. Они измеряют проходящие часы, дни, годы. Все движется по кругу, возвращаясь в исходную точку. Так и слова. Их можно запереть внутрь разума и потом воспроизвести с потрясающей точностью. Мне сдается: будь я неграмотным, я бы обладал более цепкой памятью. Он вздохнул и заставил себя улыбнуться.

— Тогда бы и я сам был проходящим временем, Маппо.

Трелль постучал морщинистым пальцем по страницам открытой книги.

— Наверное, сочинители этого трактата разделили бы твои мысли. Мои заботы более насущны.

— И что же тебя заботит? — с заметным удивлением спросил полуджагат.

— Прежде всего эта башня. Я никогда не был приверженцем Верховного Дома Тени. Гнездо ассасинов, рассадник всяких пакостей. Иллюзии, обман, предательство. Искарал Паст хочет замаскировать все это под безобидные чудачества, но меня не проведешь. Он ждал нас. Он предвидел, что втянет нас в свои замыслы. Нам опасно здесь оставаться.

— Как же так, Маппо? — растерянно спросил Икарий. — Как раз здесь я и рассчитывал достичь своих целей.

— Я боялся услышать от тебя эти слова. Ты ведь до сих пор мне ничего толком не объяснил.

— Не могу, друг мой. Пока не могу. Сейчас это лишь догадки, предположения, и только. Объяснения требуют большей уверенности. Ты можешь потерпеть?

Перед мысленным взором Маппо встало другое лицо — не джагата, а человеческое, худое и бледное. Капли дождя стекали по впалым щекам. Холодные серые глаза обвели круг старейшин, потом переместились дальше и встретились с глазами Маппо.

— Вы знаете нас? — хрипло спросил сероглазый.

Один из старейшин кивнул.

— Вас называют безымянными.

— Ты прав, — ответил сероглазый, продолжая глядеть на Маппо. — Безымянные измеряют жизнь не годами, а веками.

— Избранный воин, — обратился он к Маппо, — что может научить тебя терпению?

Воспоминание погасло. Маппо выдавил из себя улыбку, обнажив блестящие клыки.

— Я только и делаю, что терплю. Но Искаралу Пасту я все равно не доверяю.

Слуга голыми руками начал вытаскивать из кипящего котла обжигающие комки белья. Трелль внимательно смотрел на его руки. Одна из них была розовой и нежной, словно принадлежала молодому парню; другая соответствовала человеку зрелому: загорелая, мускулистая, густо покрытая волосами.

— Эй, слуга! — позвал Маппо.

Тот даже не обернулся.

— Ты что, глухой? Или еще и немой? Эти вопросы тоже остались без ответа.

— По-моему, это хозяин сделал его глухим к нашим вопросам, — сказал Икарий. — Не желаешь ли побродить по храму, Маппо? Но помни: любая тень запомнит наши слова, и они эхом отзовутся в ушах верховного жреца.

Трелль шумно встал.

— Мне наплевать, если старик узнает о моем к нему недоверии.

— Он уже знает о нас больше, чем мы о нем, — сказал Икарий и тоже встал.

Они ушли. Слуга продолжал выкручивать белье. Жилы его рук напряглись, словно он ворочал камни, а на лице плясала дикая улыбка.

В Семиградии дорожная пыль — и та с глазами.

Дебральская поговорка

Эти были последними, кого удалось откопать. Запыленные, провонявшие потом каторжники стояли молча, окружив их тела. Над входом в штольню висело сизоватое облако. Оно висело уже несколько часов подряд, с тех самых пор, как на Глубоком руднике завалило один из дальних участков. Бенет сразу же послал туда самых сильных и выносливых каторжников. Те работали, как демоны, и сумели откопать тридцать с лишним человек. Мертвых.