Как мы учимся. Почему мозг учится лучше, чем любая машина… пока - Станислас Деан

Хотя в раннем возрасте научение протекает легче, было бы ошибкой прислушаться к кредо американского движения «от нуля до трех» и утверждать, что все зависит от этого сензитивного периода. Нет, большая часть научения не происходит раньше трех лет. К счастью, наш мозг остается гибким еще многие годы. Со временем нейропластичность постепенно уменьшается, но никогда не исчезает полностью. Она медленно ослабевает в периферийных сенсорных областях, однако высшие области сохраняют способность к адаптации на протяжении всей нашей жизни. Вот почему многие взрослые пятидесяти или шестидесяти лет успешно учатся играть на музыкальном инструменте или говорить на иностранном языке. Вот почему быстрые и интенсивные педагогические вмешательства иногда творят чудеса. Возможно, реабилитация и не восстановит все тонкости синтаксического движения или восприятия китайских тонов, но она точно поможет ребенку из группы риска превратиться в полноценного и ответственного молодого взрослого.

Бухарестские дети-отказники представляют собой душераздирающий пример этой удивительной гибкости развивающегося мозга. В декабре 1989 года Румыния неожиданно восстала против коммунистического режима. Менее чем за неделю были отстранены от власти диктатор Николае Чаушеску (1918–1989) и его жена: обоих поспешно судили, признали виновными и расстреляли на Рождество. Вскоре после этого мир с ужасом узнал, в каких кошмарных условиях жили подданные этого маленького европейского государства. Одним из самых невыносимых зрелищ оказались детские дома и их обитатели – никому не нужные истощенные дети с мертвыми глазами. В шести сотнях румынских приютов – настоящих домах смерти – проживало почти 150 тысяч мальчиков и девочек. Чаушеску верил, что сила страны заключается в молодежи, а потому ввел в действие безумную политику, направленную на стимулирование рождаемости. В ход шли все средства – от повышения налогов для одиноких людей и супружеских пар без детей до запрета на контрацепцию и аборты (женщинам, решившимся сделать аборт, грозила смертная казнь). Родителям, которые не могли прокормить своих детей, не оставалось ничего другого, кроме как передать их на попечение государственных служб. Отсюда сотни переполненных приютов, которые не могли обеспечить не только надлежащую гигиену и питание, но и минимум человеческого тепла и когнитивной стимуляции, необходимых для нормального развития ребенка. В результате катастрофическая политика Чаушеску породила тысячи брошенных и несчастных детей с серьезными когнитивными и эмоциональными нарушениями.

После того как страна открыла границы, последствиями этой катастрофы занялись сразу несколько общественных организаций. Так возник исследовательский проект Bucharest Early Intervention Project148. С согласия румынского Государственного секретариата по правам детей гарвардский исследователь Чарльз Нельсон решил изучить, чем чревата жизнь в детском доме и могут ли спасти этих детей приемные семьи. Поскольку в Румынии надлежащей программы усыновления не было, он создал собственную систему и нашел 56 семей, каждая из которых была готова усыновить 1–2 отказников. К сожалению, это была лишь капля в море: благодаря стараниям Нельсона румынские приюты покинуло всего 68 детей. В его статье, опубликованной в журнале Science, подробно описано, как 136 детей пронумеровали, а затем тянули бумажки с номерами из большой шляпы. Именно так выбирали тех, кто останется в приюте, а кто наконец обретет новый дом. Эта процедура может показаться шокирующей, но что еще можно было сделать? Поскольку приемных семей было мало, жеребьевка казалась самым справедливым решением. Кроме того, исследователи продолжали собирать средства, чтобы спасти остальных, а также активно консультировали новое румынское правительство по вопросам содержания детей-отказников. Во второй статье, опубликованной в Science, было признано, что первоначальное исследование удовлетворяло всем этическим критериям научных исследований149.

Такая жеребьевка, однако, позволила ученым задать следующий вопрос: при прочих равных условиях действительно ли усыновление в раннем возрасте помогло этим детям восстановиться лучше, чем тем, кто остался в учреждении? Ответ – да, но только если ребенок попал в приемную семью до достижения двадцатимесячного возраста.

Детские травмы оставляют глубокий след в мозге, но раннее вмешательство может свести их к минимуму. Во время диктатуры Чаушеску воспитанники румынских детских домов содержались в ужасных условиях и были лишены общения со взрослыми. К восьми годам у большинства из них наблюдался выраженный дефицит социальных навыков, причем как у тех, кто остался в учреждении, так и у тех, кого усыновили после достижения двадцатимесячного возраста. Социальное развитие детей, помещенных в приемные семьи в возрасте младше двадцати месяцев, более или менее соответствовало норме.

Десятки предыдущих исследований свидетельствовали о мощном влиянии эмоциональной и социальной изоляции на развитие мозга, и бухарестское исследование не стало исключением: по сравнению с детьми, рожденными в типичной семье, все отказники демонстрировали серьезные нарушения когнитивных функций. Пострадали даже такие фундаментальные аспекты функционирования мозга, как метаболизм глюкозы и общий объем серого вещества. Однако после усыновления некоторые из этих показателей резко возросли. Шесть лет спустя, к восьми годам, дети, помещенные в приемную семью до достижения двадцатимесячного возраста, добились значительного прогресса по сравнению с контрольной группой и ничем не отличались от детей, воспитывавшихся в семьях с рождения. Несколько показателей нормализовались, включая силу альфа-волн, которая является маркером внимания и бдительности. Заметно улучшились социальные навыки и словарный запас.

Тем не менее все эти дети продолжали отставать в других показателях, включая стойкий и, вероятно, перманентный недостаток серого вещества. У детей, усыновленных после того, как им исполнилось двадцать месяцев, нарушения наблюдались во всех областях. Таким образом, никакая поддержка семьи не может полностью нейтрализовать двадцать месяцев отсутствия любви (и нормального питания). В мозге этих несчастных навсегда останутся шрамы от перенесенных ими лишений. И все же бухарестские отказники, как и усыновленные малыши из Кореи, напоминают нам, что никогда нельзя терять надежду. Пластичность мозга, безусловно, наиболее выражена в раннем детстве, но сохраняется в любом возрасте. Последствия детских травм могут быть очень тяжелыми, зато нейронные сети очень гибкие. При своевременном вмешательстве многие повреждения мозга отнюдь не являются необратимыми.

Подытожим все, что мы узнали из предыдущих глав. Гипотеза «чистого листа» явно неверна: младенцы рождаются с изрядным количеством базовых знаний, богатым набором универсальных допущений об окружающей среде, с которой они впоследствии столкнутся. При рождении нейронные сети их мозга уже хорошо организованы и содержат интуитивные представления о самых разных областях: объектах, людях, времени, пространстве, числах… Их статистические навыки поразительны: дети ведут себя как маленькие ученые, чьи невероятные способности к научению позволяют им создавать точные модели мира.