Тихая сила. Как достичь успеха, если не любишь быть в центре внимания - Сьюзан Кейн

мы, современные, думая о том, что нас вот-вот съедят, стоим как ни в чем не бывало и уверенно о чем-то рассуждаем? Нет. Мы убегаем. Другими словами, сотни тысяч лет эволюции побуждают нас убраться со сцены, где мы путаем пристальные взгляды присутствующих с блеском глаз хищника. Тем не менее публика ждет, что мы не только останемся на месте, но и будем вести себя раскованно и уверенно. В этом конфликте между правилами биологическими и социальными и заключается одна из причин того, почему публичные выступления вызывают у нас страх. И призыв представить себе зрителей обнаженными никак не помогает взволнованным докладчикам: нагие львы столь же опасны, сколь и элегантно одетые.

Все люди иногда ошибочно принимают зрителей за хищников, однако у каждого из нас свой порог для включения реакции «дерись или беги». Насколько должны сузиться глаза зрителей, чтобы вы почувствовали, что они вот-вот вас атакуют? Это происходит раньше, чем вы выходите на сцену, или выброс адреналина происходит только тогда, когда некоторые из присутствующих начинают забрасывать вас критическими замечаниями? Чем более чувствительно ваше миндалевидное тело, тем более вы восприимчивы к неодобрительным взглядам, скучающим зевкам присутствующих, а также к их попыткам проверить сообщения на своих смартфонах, вынуждающих вас прервать фразу на полуслове. На самом деле результаты исследований действительно говорят о том, что интроверты гораздо чаще испытывают страх публичных выступлений, чем экстраверты[254].

Джером Каган рассказал мне о том, как однажды он наблюдал за прекрасным выступлением своего коллеги-ученого. После выступления докладчик спросил, не могут ли они вместе пообедать. Каган согласился. За обедом ученый рассказал ему, что читает лекции каждый месяц и, несмотря на свою репутацию талантливого оратора, каждый раз испытывает страх. Однако книга Джерома Кагана очень помогла ему.

«Вы изменили мою жизнь, — сказал он профессору Кагану. — Все это время я винил во всем свою мать, но теперь считаю, что у меня просто высокий уровень реактивности».

Следовательно, я стала интровертом потому, что унаследовала высокую реактивность от своих родителей, скопировала их модели поведения или и то, и другое? Как вы помните, статистические данные, полученные во время исследования близнецов, показывают, что интроверсия-экстраверсия только на 40–50 процентов обусловлена генотипом. Значит, в группе людей в среднем в половине случаев интроверсия или экстраверсия вызвана генетическими факторами[255]. Еще больше усложняет ситуацию то, что здесь может быть задействовано много генов, поэтому предложенная Каганом концепция высокой реактивности может оказаться только одной из многих причин интроверсии. Помимо всего прочего, средние величины — не очень надежный показатель. Показатель наследуемости, равный 50 процентам, не обязательно означает, что моя интроверсия на 50 процентов унаследована от родителей или что разница между уровнем экстраверсии, свойственным моей лучшей подруге и мне, наполовину обусловлена генами. На самом деле моя интроверсия на все сто процентов может быть обусловлена генотипом, а может быть вообще не связана с ним. Вероятнее всего, здесь имеет место непостижимое сочетание наследственности и опыта. По мнению Кагана, вопрос о том, связана интроверсия с природой или с воспитанием, равносилен вопросу, что порождает метель — температура или влажность[256]. Именно сложное взаимодействие этих двух факторов делает нас теми, кто мы есть.

Следовательно, я, по всей видимости, неправильно поставила вопрос. Может быть, разгадка тайны, на сколько процентов личность формируется под влиянием биологических факторов, а на сколько — под влиянием воспитания, не так важна, как поиск ответа на вопрос, как врожденный темперамент взаимодействует с окружающей средой и вашей свободной волей. В какой степени темперамент — это ваша судьба?

С одной стороны, согласно теории воздействия окружающей среды на генотип, люди, унаследовавшие определенные личностные качества, стремятся к получению опыта, усиливающего эти характеристики. Дети с самым низким уровнем реактивности, например, притягивают к себе опасность с самого раннего возраста, поэтому к тому времени, когда вырастают, они не моргнув глазом идут на риск, характерный для взрослой жизни. Они «перелезают через несколько заборов, их чувствительность снижается, и они залезают на крышу, — так объяснил это ныне покойный психолог Дэвид Ликкен в своей статье в журнале Atlantic. — Их жизнь бывает наполнена событиями, которых не будет в жизни других детей. Чак Йегер (первый летчик, преодолевший звуковой барьер) смог пересесть с бомбардировщика на реактивный самолет и нажать кнопку не потому, что родился не таким, как я, а потому, что на протяжении предыдущих тридцати лет темперамент заставлял его пройти путь, начавшийся с лазания по деревьям и превратившийся в непрерывную череду все более опасных и волнующих событий»[257].

Напротив, высокореактивные дети чаще становятся художниками, писателями, учеными и философами, потому что неприязнь к новизне заставляет их проводить время в знакомой (и интеллектуально насыщенной) среде своего разума. «В университете полно интровертов, — отмечает психолог Джерри Миллер, директор Центра ребенка и семьи при Мичиганском университете. — Стереотип об университетском профессоре полностью совпадает с тем, что представляют собой многие обитатели нашего городка. Они любят читать; для них нет ничего более волнующего, чем новые идеи. И отчасти это связано с тем, как они проводили время в детстве. Если вы тратите много времени на то, чтобы носиться туда-сюда, остается меньше времени для чтения и учебы. А времени у вас не так уж много»[258].

С другой стороны, для каждого темперамента есть целый спектр возможных вариантов развития событий. Если дети-экстраверты с низким уровнем реактивности воспитываются в заботливых семьях, в безопасной среде, они могут стать энергичными людьми, добивающимися больших успехов в жизни, такими как Ричард Брэнсон и Опра Уинфри. Но, по утверждению некоторых психологов, если тех же детей воспитывают нерадивые родители или они растут в плохой среде, то могут стать хулиганами, несовершеннолетними преступниками или правонарушителями. Дэвид Ликкен выдвинул спорную идею о том, что психопаты и герои — это «ветви одного генетического дерева»[259].

Возьмем в качестве примера механизм, посредством которого дети учатся понимать разницу между добром и злом[260]. Многие психологи убеждены, что совесть формируется у детей в тот момент, когда они совершают какой-либо проступок, а взрослые делают им замечание по этому поводу. Порицание со стороны людей, которые заботятся о ребенке, вызывает у него беспокойство, а поскольку это неприятное чувство, в дальнейшем он старается избегать асоциального поведения. Так ребенок усваивает правила поведения своих родителей, а в основе этого процесса лежит беспокойство.

Но что, если некоторые дети меньше предрасположены к беспокойству, чем другие, как, например, дети с чрезвычайно низким уровнем реактивности? В большинстве случаев лучший способ привить им какие-либо ценности заключается в том, чтобы стать