Приключения ваганта - Виталий Гладкий

А ветер все усиливался. Он дул так, как нужно было Андрейке, — со стороны мертвого леса. Подросток быстро переместился за хижину и, собрав несколько куч сухой травы и хвороста, поджег их. А затем возвратился на свой наблюдательный пункт.

Поначалу ему казалось, что его замысел не удастся. Огонь если и горел, то как-то медленно, вяло, словно не хотел наступать на селение. В темноте Андрейко поначалу не мог разглядеть, что творится в лесу. Но спустя какое-то время мертвый лес начал светиться оранжевым светом. А затем полыхнуло! Пламя ревело, как раненый зверь. Оно прыгало с дерева на дерево, словно огненная белка. Деревья вспыхивали, как свечи в церкви, — одно за другим. Огненный вал катился к селению безудержно и страшно.

Первыми неладное заметили стражи, охранявшие пленников. Остальные бродники улеглись спать. Сначала стражи принюхивались к запаху дыма, а когда огонь подступил совсем близко к селению, они наконец увидели его и подняли крик. Из хижин повалил народ, который поначалу бестолково заметался по берегу. Но затем послышался чей-то зычный голос — наверное, атамана:

— Плоскиня, Гутора, Злыдня, уводите людей в челны! Четырь, Мотня, позаботьтесь о собаках! Поторопитесь! Люди, берите с собой только самое ценное!

— А может, потушим?.. — спросил кто-то робко. — Может, не дадим огню перекинуться на хаты?

— Экий ты, Поруба, дурень! — рявкнул на него атаман. — Супротив лесного пожара только сам Господь может устоять! Ты лучше присмотри, чтобы ни одного мальца не осталось на берегу! На воду, все уходим на воду!

Андрейко хорошо понимал язык бродников, хотя в их речи было много незнакомых слов. Но его меньше всего интересовали разговоры, которые вели всполошенные люди. Он следил за стражами, которые не знали, что им делать: продолжать охранять пленников или бежать к своим хижинам, чтобы спасать семьи и нажитое годами добро. Наконец тревога за родных и близких пересилила долг, и стражи оставили свой пост.

Этого Андрейке и нужно было. Пригибаясь пониже к земле, он шмыгнул к плотно сбившейся толпе ясыра словно проворная ласка. Лесной пожар хоть и освещал селение, но Андрейко надеялся, что в его неверном колеблющемся свете он вполне сойдет за своего. Тем более что бродники были заняты погрузкой семей и пожитков на челны.

Андрейко подбежал к пленникам и тихо окликнул:

— Ивашко, ты где?

— Кто меня зовет? — послышался знакомый голос.

— Это я, Андрейко…

— Андрейко?! Не может быть!

— Тихо! Еще как может…

Из толпы показался Ивашко, и Андрейко быстро перерезал его путы.

— И меня, и меня, и нас освободи!.. — послышались взволнованные голоса.

— Сами, все сами! — ответил Андрейко. — Недосуг мне!

Он саблей перерубил веревку, которой пленники были привязаны к столбу, и, освободив одного из них, вручил ему свой нож.

— Берись за дело! — сказал он негромко, не выпуская из виду мечущихся туда-сюда бродников, которые в спешке совсем забыли про чужаков, которым лесной пожар угрожал больше всех. — Да поторопись! Бегите в лес, забирайте вправо! Там есть глубокий яр, в котором вас не найдет ни одна собака. Ну а дальше как повезет…

С этими словами Андрейко шмыгнул в кусты, утащив за собой Ивашку, все еще пребывающего в легком ступоре.

Книжные развалы у Нотр-Дама всегда привлекали множество школяров. И Жиль не был исключением. Он любил ковыряться в книжном хламе, ведь большинство книг было религиозного содержания, притом нередко в качестве авторов выступали не шибко образованные монахи. Они писали такие глупости, которые не услышишь даже на диспутах в Сорбонне. А уж там чего только не бывало. Поначалу Жиль терялся, потому как, по его уразумению, некоторые участники диспута несли совершеннейшую чушь. Но потом он пообвык и приходил на диспуты, словно на театральное представление, притом вместе с такими же лоботрясами, как и сам.

Особенно доставил ему удовольствие прославившийся на весь Париж схоласт Симон. Однажды он затеял диспут на тему таинства Святой Троицы. На разворачивание всех pro et contra[32]по этому вопросу ему потребовалось два дня. Причем диспут этот вызвал необычайный интерес как у студентов, так и среди преподавателей. Рассуждения Симона были столь остроумны, а доводы столь блистательны, что после окончания диспута множество студиозов бросилось к нему с мольбой повторить некоторые положения, чтобы их можно было записать.

Тогда Симон, к вящему удовольствию насмешников из компании Жиля, захохотал, возвел глаза к небу и произнес следующую речь: «Иисус, сегодня я немало послужил твоему Закону, разъясняя этот вопрос. Но пожелай я восстать на тебя и обратиться против тебя, то нашел бы довольно оснований и еще более сильных аргументов для того, чтобы поколебать твою религию и даже уничтожить!»

Скандал получился потрясающий. Такое богохульство конечно же не могло остаться безнаказанным. Симон попал в лапы инквизиции и просидел в ее застенках около года. Что там святые отцы сделали с ним, неизвестно, но с той поры выдающийся схоласт впал в глубочайший идиотизм и потерял способность к разумной речи.

Подержав в руках несколько толстых фолиантов и повздыхав с огорчением (денег в его кошельке было курам на смех, а книги стоили очень дорого), Жиль отправился на рынок, чтобы просто поглазеть. Но не сдержался и купил по дешевке жареного фазана (продавец явно был браконьером) и булку хлеба за два денье, потому что сильно проголодался. (Впрочем, состояние постоянного голода начало преследовать его уже на четвертом месяце занятий в Сорбонне.) Однако сразу есть фазана не стал, оставил на вечер, потому как со вчерашнего дня маялся расстройством желудка. Погладив живот, урчащий от голодных спазм, Жиль перешел Мост Менял — Гранд-Понт — и направился в аптеку, чтобы купить какое-нибудь лекарство от своих неприятностей.

Тут он вспомнил, что нужно забрать из починки свои пулены[33](нужно сказать, что на мостовых Парижа они изнашивались значительно быстрее, чем дома), и направился в мастерскую башмачника. По дороге Жиль зашел в лавку, торговавшую свечами и писчими материалами, и купил себе немного бумаги. А затем, забрав башмаки из ремонта и посетив аптеку, где выпил какую-то горькую гадость, предложенную аптекарем, поспешил на улицу Сен-Жак, в свою студенческую обитель.

Гийо, как обычно, валялся на своей постели. Рядом с ним, положив голову на лапы, дремал и Гаскойн. Пес открыл один глаз и посмотрел на Жиля с укоризной — мол, зачем так шумишь? хозяина разбудишь — и опять погрузился в приятную полудрему.