Увечный бог. Том 1 - Стивен Эриксон

– Эта фигня? Вспоминаю. Болтанский шоколад. Ладно, вали из моей палатки, чтобы я привела себя в порядок.

– Вы не в своей палатке, сержант, вы в канаве латрины.

Она огляделась.

– Тогда понятно, откуда запах.

– Туалетом никто еще не пользовался, сержант, раз вы тут оказались.

– А…

Его желудок снова скрутило, но тошнить было уже нечем; он справился, подождал, тяжело дыша, и медленно опустился на корточки.

– Ханжеские соски Полиэль! Если я ничего не смогу удержать внутри, я зачахну!

– Да ты уже зачах, Непоседа, – заметил Горлорез хриплым голосом, стоя с наветренной стороны. Старые шрамы на шее горели; от сильного удара смятые ряды звеньев кольчуги вдавились в грудину, и эта травма повредила горло.

Они вышли из лагеря, шагов за двадцать за восточные пикеты. Непоседа, Горлорез, Смрад и сержант Бальзам. Выжившие девятого взвода. Пехотинцы, скорчившиеся в своих норах, молча провожали их красными глазами. Со злобой? С жалостью? Взводный маг не знал, да сейчас было не до того. Вытерев губы тыльной стороной предплечья, он посмотрел мимо Горлореза на Бальзама.

– Ты позвал нас сюда, сержант. Что дальше?

Бальзам снял шлем и энергично поскреб макушку.

– Просто подумал, что нужно сказать вам: мы не распускаем взвод и не набираем новеньких. Теперь только мы.

Непоседа фыркнул.

– И вся прогулка ради этого?

– Не будь идиотом, – прорычал Смрад.

Бальзам повернулся к своим солдатам.

– Говорите, все. Горлорез, ты первый.

Великан как будто вздрогнул.

– А что говорить? Нас разжевали на куски. Но Добряк повязал Скрипа так, что… гений разнесчастный. Теперь у нас есть капитан…

– Ничего плохого в Сорт не было, – вмешался Смрад.

– Да я и не говорю, что было. Она – настоящий офицер. Но, может, в том-то и дело. Скрип с самого начала был морпех, до мозга костей. Он был сапером. Сержантом. А теперь он капитан над теми из нас, кто остался. И я доволен. – Он пожал плечами, повернувшись к Бальзаму. – Больше и сказать нечего, сержант.

– А когда он скажет – пора идти, не будешь блеять и скулить?

Горлорез поднял брови.

– Идти? Куда?

Бальзам прищурился и сказал:

– Твоя очередь, Смрад.

– Худ мертв. Серые всадники охраняют врата. Во сне я вижу лица, размытые, но спокойные. Малазанцы. «Мостожоги». Вы и не представляете, как это успокаивает, не представляете. Они все там, и думаю, благодарить нужно Мертвого Вала.

– Это ты про что? – спросил Непоседа.

– Просто чувство такое. Как будто, возвращаясь, он проложил путь. А шесть дней назад, клянусь, они были так близко – рукой подать.

– Потому что мы все чуть не погибли, – отрезал Горлорез.

– Нет, они были как осы, и лучше всего было не то, как мы умирали и не как умирали ящерицы. Все случилось в авангарде. Там была Лостара Йил. – Горящими глазами он оглядел всех. – Я ведь видел мельком. Видел ее танец. Она сделала то же, что и Рутан Гудд, только не совалась под их клинки. Ящерицы оторопели – не знали, что делать. Подойти ближе не могли, а кто пытался, падал, порубленный на куски. Я видел ее, и у меня сердце чуть не разорвалось.

– Она спасла жизнь адъюнкту, – сказал Горлорез. – А хорошо ли это?

– Не тебе даже спрашивать, – сказал Бальзам. – Скрип нас собирает. Хочет что-то сказать. Думаю, как раз об этом. Про адъюнкта. О том, что она ждет. Мы все еще морпехи. Мы – морпехи, и среди нас есть тяжи, самые упертые быки, каких я видел.

Он повернулся: к ним приближались два пехотинца из пикета. Они несли две буханки хлеба, завернутую головку сыра и глиняную семиградскую бутыль.

– Это еще что? – поинтересовался Смрад.

Два солдата остановились в нескольких шагах; тот, который был справа, заговорил:

– Смена караула, сержант. Нам принесли завтрак. А мы не так уж голодны. – Солдаты положили еду на чистое место и, кивнув, отправились обратно в лагерь.

– Худово розовое пузо, – пробормотал Смрад.

– Не трогайте пока, – сказал Бальзам. – Мы еще не закончили. Непоседа?

– Пути больны, сержант. Ну вы видели, что они делают с нами, магами. И еще есть новые – новые пути, я имею в виду, и они совсем нехорошие. Все же я могу отправиться по ним – очень уж надоело быть совершенно бесполезным.

– Ты лучший из нас арбалетчик, Непоседа, так что ты совсем не бесполезный даже без магии.

– Может, и так, Горлорез, но я этого не чувствую.

– Смрад, – сказал Бальзам, – у тебя ведь получалось исцелять.

– Да, но Непоседа прав. Веселого мало. Беда в том – про себя говорю, – что я по-прежнему каким-то образом привязан к Худу. Хоть он даже… ну, мертв. Не знаю, как такое может быть, но магия, приходящая ко мне, холодна как лед.

Непоседа хмуро посмотрел на Смрада.

– Лед? Это бессмыслица.

– Худ был долбаным яггутом, так что смысл есть. Или нет, потому что он… ну, его нет.

Горлорез плюнул и сказал:

– Если он, как ты говоришь, мертв, то он что – отправился в собственное царство? И разве он уже не был мертв как Бог смерти и прочее? А это, как ты сам сказал, Смрад, не имеет смысла.

Колдун с несчастным видом сказал:

– Знаю.

– Когда в следующий раз будешь пробовать исцелять, – сказал Непоседа, – дай мне принюхаться.

– Тебя опять стошнит.

– И что?

– Что думаешь, Непоседа? – спросил Бальзам.

– Я думаю, Смрад больше не использует путь Худа. Думаю, теперь это Омтоз Феллак.

– Я об этом думал, – пробурчал Смрад.

– Проверить можно только одним способом, – сказал Бальзам.

Непоседа выругался.

– Точно. Мы не знаем подробностей, но поговаривают, что у нее сломанные ребра, может, даже кровохарканье, и сотрясение мозга. Но из-за отатарала никто не может ничем помочь.

– Но Омтоз Феллак – Старший путь, – кивнул Смрад. – Значит, надо идти. Стоит попробовать.

– Попробуем, – сказал Бальзам. – Но сначала поедим.

– А адъюнкт пусть мучается?

– Поедим и попьем здесь, – спокойно сказал Бальзам. – Ведь мы морпехи и не плюем грязью в лица однополчан.

– Именно, – сказал Непоседа. – К тому же, – добавил он, – очень жрать хочется.

Курнос потерял четыре пальца на руке, держащей щит. Чтобы остановить кровотечение, которое продолжалось даже после того, как культи зашили, он прижал их к котелку, стоящему на огне. Теперь обрубки пальцев выглядели, будто расплавленные, а на костяшках появились волдыри. Но кровь больше не текла.