Негры во Флоренции - Ведрана Рудан

Мне она сказала:

— Эй, Секи, хочешь кусок хлеба?

Я взял одной рукой кусок хлеба, ранец был у меня на спине, вторую руку я вложил в мамину руку…

Этот текст смотрит на меня с экрана, а…

На самом деле я пошел в школу без хлеба в руке. Стиепан съел не всю курицу. И его звали не Стиепан, а Томи. Но только тот, кого зовут Стиепан, мог бы съесть курицу, приготовленную для ребенка, который первый раз в жизни отправляется в школу. Он, этот Томи, оставил мне две куриные ножки, я ножки люблю больше всего. Я наелся, почистил зубы, пошел в школу, без куска хлеба в руке, мама шла рядом со мной, и я не держал свою маленькую руку в ее руке… Каким был мой рюкзак? А моя маленькая рука? Сухая? Влажная? А мамина рука? Какая связь между руками и первым школьным днем, если эти руки не соприкасаются? Хотелось ли мне идти в школу? Следовало бы описать небольшое здание рядом с маленькой старой церковью. И двор. И детские крики, и визг, если были крики и визг. Каждый писатель, который описывает свой первый школьный день, должен иметь память как у слона или буйную фантазию. У меня нет ни того ни другого. А напряжение, а предчувствие чего-то мрачного вдали?

Через месяц или два моя учительница сказала моей маме:

— Я все-таки пересадила вашего сына на заднюю парту, он слишком высокий для первой.

— А почему он сидел за первой партой? — спросила моя мама.

— Потому что его врач написала, что это ребенок, нуждающийся в особом отношении, но мне кажется, что он совсем нормальный.

Я вспомнил. Сейчас я ее вижу! Вижу учительницу! Высокая, темноволосая, большая, круглая грудь, белые зубы, пухлые губы, я даже помню ее имя! Звездана, ее звали Звездана! Супер! На нее сегодня я мог бы смотреть глазами ебаря. Кто знает, заслуживает ли она сегодня взгляда ебаря? Большие круглые груди не могут выглядеть такими же высокими спустя двадцать лет. Как посмотреть взглядом ебаря на ее обвисшую грудь, иссушенную тяжелой жизнью?

— Вот корова, — сказала моя мама моей бабушке, — корова сраная! — Она имела в виду врачиху. — Пойду спущусь к ней, расквашу ее поганую морду!

Пойду спущусь…

Меня долго мучило, требуется ли объяснение слову спущусь ? Нужно ли написать, что детская поликлиника находилась ниже над уровнем моря, чем тот дом, в котором мы жили? Дело в том, что оба эти здания, наш дом и поликлиника, были на одном уровне, сейчас в этой поликлинике банк, а моей маме просто казалось, что поликлиника ниже.

Настоящий писатель сумел бы оценить важность высоты над уровнем моря в книге о жизни писателя.

— Успокойся, — сказала бабушка, — это просто потому, что ты всегда и везде приходишь в последний момент. Если бы ты отвела ребенка на осмотр полгода назад, никто бы не нервничал. А она корова, — тут же быстро добавила бабушка.

— Да наш Секи уже в два года умел читать.

Секи? Каждый раз, натыкаясь на Секи, я останавливаюсь: кто такой этот сраный Секи?

Я никогда не ходил в садик. Может, поэтому я никуда не вписываюсь.

Что я хотел сказать? Еще неизвестно, мучает ли себя мальчишка-первоклассник вопросом о том, вписывается он или не вписывается. И вообще, насколько эта фраза понятна? Я никогда не ходил в садик, может, поэтому я никуда не вписываюсь?

(Написать такое сразу после «Успокойся, — сказала бабушка, — это просто потому, гто ты всегда и везде приходишь в последний момент. Если бы ты отвела ребенка на осмотр полгода назад, никто бы не нервничал. А она корова, — тут же быстро добавила бабушка, — да наш Секи уже в два года умел читать ». И кроме того… Я никогда не ходил в садик …)

Какая связь между нехождением в садик и нервной бабушкой? Писатель должен заботиться даже о самых мелких деталях. Его семилетние герои не должны быть обременены проблемами, которые мучают школьных психологов. И опять же, как именно пишет писатель, который описывает свою жизнь в первом классе, — как мальчик, который ходит в первый класс, или как взрослый умник, которому все ясно? Я никогда не думал о себе как о взрослом умнике, но мне всегда трудно читать книги, которые написаны так, как будто их автор мальчик. Кроме того, я сказал неправду, несколько дней я все-таки ходил в садик. Это совпало в празднованием Восьмого марта. Каждый из нас должен был выйти на сцену и перед всеми другими женщинами сказать своей маме что-нибудь хорошее. Не люблю и никогда не любил публично обмениваться нежностями. Я сказал: «Дорогая моя мама», — и замолчал. И тут же описался, но про это я никогда бы не написал в книге о своей жизни. Мне показалось, что, прежде чем воспитательница увела меня со сцены, прошло несколько лет, зрители смеялись и аплодировали, мама в уборной сняла с меня трусики и сказала, что ничего страшного, ерунда, а когда мы вышли из садика, она взяла меня за руку, тенниски мне жали, садик был не так уж близко от дома. Я плакал и говорил маме, что у меня болит нога. Мама мне не верила, поэтому мы пошли в детскую поликлинику только через неделю. Хирург сказал маме:

— Мамаша, вы в своем уме?! У ребенка палец нагноился до самой кости, вы ему мать или нянька, которую без рекомендации наняли присматривать за ребенком?

Мама плакала, плакал ли я — не помню. В книге о своей жизни я описал и то, как Кики ранцем разбил мне голову Мальчика звали Йосип, Йосип — это такое имя, которое убивает весь текст вокруг себя, Йосип — это тупица, борец за права рабочих, охранник в офисе с глупыми компьютерщиками, разве Йосип может сделать что-нибудь впечатляющее? Поэтому Йосипа в моей книге зовут Кики. Этот Йосип-Кики швырнул мне в голову свой тяжелый ранец. Из головы хлынула кровь, учительница отвела меня в поликлинику, голову зашили. Когда я пришел домой, мои уши были в засохшей крови. Поэтому, когда я сказал моей маме, что это мне в голову швырнул ранец Кики, которого я назвал, конечно, Йосипом, она сказала, и этого я никогда не забуду:

— Башку ему надо за это разбить!

На следующий день к нам пришла мама Кики, она сказала моей маме:

— Мадам! — Во времена товарищей никакая даже самая рассерженная мама не сказала бы другой маме «Мадам!». Но мама Кики сказала моей маме: — Мадам, вы действительно сказали вашему сыну, чтобы он разбил голову моему сыну Кики?

— Да, — сказала моя мама.

Мама Кики заплакала навзрыд. То есть не мама Кики, а мама того Йосипа, а потом она сказала:

— Секи, — на самом деле она сказала не Секи, она сказала: — Драгутин повалил моего сына на пол, а потом камнем ударил его по голове.

— Где сейчас ваш сын? — спросила моя мама.

— В больнице, врачи пытаются спасти ему жизнь.

— Несчастный ребенок, — сказала моя мама. Она хотела обнять маму Йосипа, но мама Кики отстранилась и ушла домой. Когда я пришел домой, мама мне сказала: — Ты смотри, так ведь и убить можно.