Сказание об истинно народном контролере - Андрей Курков

Испугавшись, ангел, дезертир и беглый колхозник опустились на корточки и тревожно прислушались к лаю. В окнах ближайшей избы загорелся огонек света;

Дезертир прилип к этому огоньку взглядом и не двигался.

И вдруг послышалось, как где-то хлопнула дверь. Потом еще один огонек пробился сквозь ветви деревьев чьего-то садика, и снова хлопнула дверь, потом скрипнул ржавым звуком засов, на какой обычно запираются ворота. Дезертир и колхозник привстали, тревожно глядя на село, которое на их глазах будто бы просыпалось или же просто ерзало во сне, как огромный человек, сопело и покряхтывало.

— Э-э-э, лишь бы пронесло! — нервничал дезертир. — Уж лучше мякины поесть, чем под конвоем идти…

— Т-с-с! — зашипел на него беглый колхозник. Все трое слушали уходящую тишину, но тишина эта словно бы приподнялась над селом и как могла приглушала возникшие в ночи шумы. Село, словно огромный спящий человек, бормотало во сне своем, дышало сквозняками, двигая окошками и дверьми. И все больше огоньков зажигалось в избах под лай собачьего хора. И вот уже какая-то дворняга завыла жалостно, слошо сапогом ее пнул хозяин. И этот вой, так же, как раньше лай, подхватили еще несколько собак, и приподнялась тишина еще повыше над селом, пропуская собачий вой к звездам.

— Че-то там не то, — прошептал беглый колхозник. — Не к добру…

Ангел и дезертир не ответили.

Прошло еще какое-то время, и успела четверть луны пройти меж двух звезд.

Чьи-то шаги послышались, и тут же замерли трое ожидавших, не зная, кто это идет.

— Эй! — донесся вроде бы знакомый всем троим шепот.

— Ты кто? — так же шепотом спросил невидимого дезертир.

— Да эт я, Трофим… там такое дело… эти провиант дают, но говорят, чтобы мы их с собою туда, в эти Палестины брали…

Беглый колхозник почесал затылок.

— Ну а сколько там этих, что идти хотят? — спросил он.

— Да, почитай, все село, окромя председателя колхоза и двух партийных, которые спят и потому ничего не знают, — ответил бывший красноармеец Трофим.

Колхозник замолчал, задумавшись глубоко и трудно.

— А че, провианту они много возьмут? — поинтересовался дезертир.

— Да всю свою скотину, она ж теперь как бы ничья, колхозная…

— Ну, слышь, Архипка, пускай идут! Веселей будет! — обратился дезертир ко все еще думавшему беглому колхознику.

— А я что?! Пусть идут, — проговорил беглый колхозник усталым голосом.

— Ну, я тогда пойду, Федьке об этом скажу и этим, — сказал Трофим, и снова послышались его шаги.

— Только пусть они тихо там! — полукрикнул негромко беглый колхозник вслед ушедшему бывшему красноармейцу.

Ангел встал на ноги и посмотрел на село. Показалось ему, что во всех избах горел свет.

«Неужели, — думал он, — все вот так бросят дома и пойдут вместе с ними в места вечной справедливости? Неужели может быть такое в стране, жители которой после смерти в Рай не попадают?» А беглый колхозник тем временем решил, что надобно им отойти подальше от первого забора и подождать тех, кто с ними пойдет уже за селом. Так и сделали. Забрались на ближний холм-горбок и там уселись на траве в ожидании продолжения пути.

Вскоре приблизился и хорошо слышимым стал шум со стороны села, а после этого и глазу стало видно, как что-то большое и серое медленно ползет в их сторону.

Ангел даже испугался, подумав, что тут без дьявола не обошлось. Однако все это были лишь люди со своим скарбом, да животные домашние, копыта и морды которых были обвязаны тряпками во избежание шума. Лица людей рассмотреть было трудно, да и не пытался это делать ни ангел, ни дезертир, ни беглый колхозник, знавший путеуказующую звезду. Съели они быстренько хлебца с маслом, которые им два красноармейца, Федька и Трофим, передали, а потом уже все вместе за звездою тронулись.

Шли долго, почти до рассвета. Иногда посреди поля оглядывался ангел посмотреть, сколько за ним народу идет, и видел, что много. Шли все молча, и только иногда кто-то из присоединившихся вполголоса ругал свою скотину, вдруг почему-то заупрямившуюся, и стегал ее чем-то в темноте невидимым: или плеткой, или просто веткой оголенной.

— Стой! — скомандовал беглый колхозник, когда небо с одного краю засветилось неночными красками. — Тута переждем!

Было это в лесу. Все шедшие поусаживались на земле, развязали котомки и узелки, стали отдыхать и перекусывать. Бабки и женщины потянулись руками к коровам — молочка захотелось. Тут же и дойка началась. Кто-то из мужиков самогонки вытащил и стал ходить среди присевших, спрашивая, кто их всех в Новые Палестины ведет. Так дошел он до дезертира, который ткнул пальцем на беглого колхозника, сказав: «А вон этот, Архипка наш, ведет». Тогда мужик присел рядом.

— Давай, Архипка, выпьем на дорожку! — сказал.

— Не Архипка я, а Степан! — проговорил беглый колхозник, однако сразу же взял у мужика бутыль и отхлебнул несколько глотков из удивительно широкого горлышка.

— А мне неважно, Архип ты али Степан, — заговорил теперь мужик, прикладываясь к бутыли и делая маленькие глотки. — Мне важно, что есть такой человек, что может всех нас вывести отседова!

Ангел сидел рядом и краем уха слушал разговор. Светало. Гасли звезды, покрываемые более ярким солнечным светом. Щебетала природа на разные птичьи голоса. И, как ни странно, человеческие голоса тоже хорошо и плавно вплетались в природные шумы, и речь теряла свою членораздельность и понятливость, превращаясь в что-то обозначавшие звуки, отличимые большей частью интонациями и не такие разнообразные, как слова и буквы, произнесенные раздельно.

Ангел вдруг заметил недалеко от себя светловолосую девушку, занятую необычным для сельских жителей занятием — она просматривала какие-то книги, раскладывая их прямо на траве без всякой подстилки. Видно, он так на нее смотрел, что и она почувствовала взгляд, и тоже посмотрела на него, улыбнулась смущенно и снова вернулась к книгам, которые тут же сложила в стопочку и перевязала несколько раз бечевкой.

Воздух прогревался под солнцем, и можно было ощутить, как испаряется с земли ночная влага. Некоторые осмелевшие лесные, птицы уже не пели, а кричали, да и люди, отдыхавшие после ночной дороги в лесу, говорили теперь, при ярком солнечном свете, громче, так, словно разговаривали они стоя далеко друг от друга.

Когда закончилась пурга — Добрынин не знал. Может , быть, пока он спал, лежа на полу возле разгоряченной печки-буржуйки, может быть, до того. Просто в ушах у него постоянно гудело, завывало, и он не то, чтобы привык к этому, но просто устал обращать внимание на слуховую сторону жизни. И вдруг стало тихо. Хотя тихо наверняка стало раньше, а в тот момент именно вдруг стало тихо в ушах у Добрынина, и он, не понимая, куда исчез шум, поднялся, зажег керосиновую лампу, наклонился к темному окну. Беспокойство и непонимание сменилось радостью — кончилась пурга, а значит теперь наверняка вернутся летчик и Федор, оставшиеся, наверно, пережидать стихию на военном складе. Кончилась пурга, и значит приедет за ним обещанный комсомолец Цыбульник и отвезет его в город, где начнется наконец его служение Родине, где он сможет по-настоящему работать, на совесть и от души.