Иов - Йозеф Рот

Тут постучали еще раз, стук был четким и более долгим. Все притихли. Запах свечей, вкус вина, желтый, необычный свет и древняя мелодия столь близко подвели взрослых и детей к ожиданию чуда, что на какой-то миг у них перехватило дыхание, и они, растерявшись и побледнев, поглядели друг на друга, словно хотели спросить, не пророк ли уж действительно требует впустить его. Воцарилась тишина, никто не решался шевельнуться. Наконец зашевелился Мендл. Еще раз он подвинул тарелки на середину стола. Еще раз прошаркал к двери и открыл ее. За порогом на слабо освещенной лестничной площадке стоял высокий незнакомец. Он пожелал доброго вечера и спросил, можно ли ему войти. Сковроннек не без некоторого труда поднялся со своих подушек. Он подошел к двери, посмотрел на незнакомца и сказал: «Please!», как научился говорить в Америке. Незнакомец вошел. На нем было темное пальто, воротник поднят, шляпу он не снял, явно из благоговения перед праздником, на который попал, и потому, что все присутствующие мужчины сидели с покрытой головой.

«Это не простой человек», — подумал Сковроннек и, не говоря ни слова, стал расстегивать пальто незнакомца. Мужчина поклонился и сказал:

— Меня зовут Алексей Косак. Прошу извинить меня. Еще раз прошу прощения. Мне сказали, что сейчас у вас находится некий Мендл Зингер из Цухнова. Мне нужно поговорить с ним.

— Это я, — сказал Менял, подошел к гостю и поднял глаза. Незнакомец был выше его на целую голову. — Господин Косак, — продолжил Мендл, — я уже слышал о вас. Вы мой родственник.

— Раздевайтесь и садитесь с нами за стол, — предложил Сковроннек.

Госпожа Сковроннек поднялась. Все подвинулись, освобождая место для гостя. Зять Сковроннеков поставил к столу еще один стул. Гость повесил пальто на гвоздь и сел напротив Мендла. Перед ним поставили бокал вина.

— Не отвлекайтесь на меня, — попросил Косак, — продолжайте молиться.

Они продолжили. Тихо и скромно сидел гость на отведенном ему месте. Мендл неотрывно наблюдал за ним. И Алексей Косак неустанно глядел на Мендла Зингера. Так сидели они напротив друг друга, овеваемые пением сидящих рядом, но чувствуя себя как бы отдельно от них…

Обоим было приятно, что из-за присутствия других они еще не могут поговорить друг с другом. Мендл искал глаза незнакомца. Когда Косак опускал их, то старику казалось, будто он должен просить гостя снова поднять их. В этом лице все для Мендла Зингера было чужим, лишь глаза за очками без оправы были близки ему. То и дело он переводил на них свой взгляд, словно возвращаясь домой, к теплому свету в окнах родного очага, из незнакомого ландшафта узкого, бледного, молодого лица. Узкие и гладкие его губы были сомкнуты. «Будь я его отцом, то сказал бы ему: улыбнись, Алексей». Он тихо достал из кармана программу концерта, чтобы не мешать другим, развернул ее под столом и передал гостю. Тот взял ее и улыбнулся легкой, тихой улыбкой, всего на какую-то секунду.

Пение прервалось, принялись за еду. Госпожа Сковроннек подвинула гостю тарелку горячего супа, а господин Сковроннек попросил его разделить с ними трапезу. Торговец нотами завел с Косаком разговор на английском языке, в котором Мендл совершенно ничего не мог понять. Потом торговец объяснил всем, что Косак — молодой гений, что будет в Нью-Йорке всего одну неделю и позволит себе прислать всем присутствующим контрамарки на концерт своего оркестра. Другие разговоры никак не завязывались. Как-то само собой получалось, что все ели торопливо, не по-праздничному, словно спешили закончить торжество; каждый второй кусок сопровождали вежливые слова гостя или хозяев. Мендл не разговаривал. В угоду госпоже Сковроннек он ел даже быстрее прочих, чтобы застолье не затянулось. Все приветствовали окончание трапезы и поспешно продолжили свое напевное перечисление чудес. Сковроннек задавал все более быстрый ритм, за которым женщины не поспевали. Когда же он перешел к псалмам, то изменил голос, темп и мелодию, и слова, которые он теперь пел, звучали столь пленительно, что даже Мендл стал в конце каждой строфы повторять «аллилуйя, аллилуйя». Он раскачивал головой, его длинная борода касалась при этом страниц книги, и было слышно тихое шуршанье, словно борода Мендла хотела принять участие в праздничной молитве, коль скоро так немногословны были его уста.

И вот пасхальная трапеза стала подходить к концу. Свечи наполовину обгорели, стол уже не выглядел по-праздничному, на белой скатерти там и сям видны были пятна и остатки еды, внуки Сковроннека начали зевать. Вот подошел и конец книги. Повысив голос, Сковроннек проговорил передаваемое из поколения в поколение пожелание: «В будущем году — в Иерусалиме!» Вслед за ним все повторили его, захлопнули книги и повернулись к гостю. Теперь пришел черед и Мендла расспросить посетителя. Старик откашлялся, улыбнулся и обратился к гостю:

— Ну, господин Алексей, что вы хотите мне рассказать?

Негромким голосом Косак начал свой рассказ:

— Господин Мендл Зингер, вы уже давно получили бы от меня весть, если б я знал ваш адрес. Но после войны его никто не знал. Зять Биллеса, музыкант, умер от тифа, ваш дом в Цухнове стоял пустой, так как дочь Биллеса бежала к своим родителям, к тому времени уже перебравшимся в Дубно, а в Цухнове, в вашем доме, квартировали австрийские солдаты. И вот после войны я написал сюда моему импресарио, однако он оказался недостаточно умелым и ответил мне, что разыскать вас невозможно.

— Жаль зятя Биллеса! — проговорил Мендл, думая при этом о Менухиме.

— А теперь, — продолжил Косак, — у меня будет приятная для вас весть.

Мендл поднял голову.

— Я купил ваш дом у старого Биллеса, при свидетелях, согласно оценке официального учреждения. А деньги хочу заплатить вам.

— И сколько всего? — спросил Мендл.

— Триста долларов! — ответил Косак.

Мендл взялся за бороду и начал расчесывать ее широко расставленными, дрожащими пальцами.

— Благодарю вас! — сказал он.

— Что же касается вашего сына Ионы, — продолжил Косак, — то он с пятнадцатого года пропал без вести. Никто ничего не знал о нем. Ни в Петербурге, ни в Берлине, ни в Вене, ни в швейцарском Красном Кресте. Я спрашивал повсюду и просил других справляться о нем. Но вот два месяца тому назад я встретил одного молодого человека из Москвы. Он только что беженцем пробрался через польскую границу, потому что теперь, как вы знаете, Цухнов принадлежит Польше. И этот молодой человек был однополчанином Ионы. Он сказал мне, что однажды случайно слышал, что Иона жив и сражается в белогвардейской армии. Ну и сейчас, пожалуй, стало совсем трудно узнать что-нибудь о нем. Но вы не должны терять надежду.

Мендл хотел уже открыть рот, чтобы спросить о Менухиме, но его друг Сковроннек, предчувствуя вопрос Мендла и будучи уверен в печальном ответе, стараясь предотвратить в этот вечер грустные разговоры или на худой конец, если удастся, оттянуть их, опередил старика и сказал:

— Ну, господин Косак, коль уж мы имеем удовольствие видеть у себя такого большого человека, как вы, то, может быть, вы доставите нам радость и расскажете немного о себе. Каким образом вам удалось пережить войну, революцию и все опасности?