Философия моды - Ларс Свендсен

Данный тезис о рефлексии, по-видимому, противоречит поведенческой теории Бурдьё, центральное место в которой занимает понятие «габитус». Теория Бурдьё должна предполагать, что идентичность значительно менее пластична в отношении рефлексивных вмешательств, чем предусматривает теория Гидденса. Габитус определенного человека формируется под воздействием социальных структур и генерирует действия, которые, в свою очередь, репродуцируют эти социальные структуры. Важно подчеркнуть, что габитус не носит строго детерминирующего характера в том смысле, что любое действие не должно напрямую им определяться318. Габитус более связан с аристотелевским понятием «гексис», то есть основополагающим поведением319. Нормально функционирующий в определенной сфере субъект не должен следовать правилам этой сферы как раб, но, напротив, должен иметь определенную свободу действии. Габитус представляет собой особого рода вторую натуру, и он в значительной степени дорефлексивен320. Он действует на более глубоком уровне, чем самосознание: «Схемы габитуса являются первоначальными формами классификации и обладают таким сильным влиянием в силу того, что они действуют глубже языкового и сознательного уровней и поэтому находятся вне области изучения и управления с помощью воли»321. Именно потому, что габитус проникает глубже, чем самосознание, он не может быть модифицирован с помощью осознанного волевого акта322. В соответствии с тем смыслом, который Бурдьё вкладывает в понятие габитуса, последний не может быть предметом того вида рефлексивного вмешательства, которое, по мнению Гидденса, представляет собой главную характерную черту современного человека.

Если в данном вопросе вызывает затруднение выбор между Гидденсом и Бурдьё, поскольку теории этих авторов имеют свои привлекательные черты, можно попытаться снять противоречие, предположив, что рефлексия стала частью габитуса. Социолог Пол Свитмен ввел понятие «рефлексивный габитус» и утверждает, что такой рефлексивный габитус стал более распространенным по причине различных экономических, социальных и культурных изменений323. Он ссылается в особенности на изменения в трудовых и социальных отношениях, а также в культуре потребления, которая принуждает нас к постоянным наблюдениям и «улучшениям» самих себя. Бурдьё также принимает рефлексию и утверждает, что последняя будет развиваться, только если возникает тот или иной кризис, приводящий к тому, что среда и габитус перестают соответствовать друг другу. Если среда, в которой функционирует субъект, подвергается многочисленным и резким переменам, должно возникнуть именно такое несоответствие между средой и габитусом, последствием которого становится рефлексия большей или меньшей степени перманентности.

Несмотря на то что рефлексия должна была бы стать перманентным состоянием и, таким образом, сделать габитус значительно более гибким, теория Бурдьё содержит важную поправку к тезису о рефлексирующей самости. Исходя из этого тезиса, можно понять самость как нечто почти суверенно движущееся, и он, таким образом, скрывает, насколько эта самость подвержена воздействию сил, находящихся вне ее самой и каким ограничениям всегда подчиняется формирование самости. Вместе с Бурдьё мы можем заявить, что габитус всегда ограничивает возможности сферы действия. Эстетизация жизни не одинаково сказывается на каждом, в том числе по причинам экономического характера324. Однако границы не установлены раз и навсегда. Они могут изменяться, правда, по собственному усмотрению субъекта их полное изменение невозможно. Самоидентификация не формируется самодостаточным «я», но всегда создается на основе социальных отношений.

Хотя сегодня мы признаем наличие социально-материальных ограничений в выборе образа жизни, к этому выбору нас, однако, принуждают. Мы обязаны осуществить выбор стиля жизни, а поскольку речь идет именно о стиле, наш выбор становится эстетическим. Поэтому в основе формирования идентичности лежит эстетика. Возникает вопрос, насколько перспективна такая стратегия? Естественно, центральное место в идеологии эстетической самореализации занимает мода. Она выполняет в данном случае функцию арены, на которой мы можем найти самих себя, а точнее, изобрести самих себя. Задачей индустрии моды стало избавление нас от утомительной работы по созданию нас самих как произведений искусства, и теперь мы можем приобрести полный набор от какого-нибудь дома моды. Ренцо Россо[83] из «Diesel Jeans» заявляет: «Мы продаем не продукт, мы продаем стиль жизни… Концепция «Diesel» всеобъемлюща»325. Нечто подобное высказывает и Оскар де ла Рента[84]: «В прошлом модельеры – особенно портнихи – создавали и продавали только платья. Сегодня мы продаем определенный стиль жизни для целого мира. Мы захватываем все новые и новые области…»326 Пьер Карден стал пионером такого подхода, пытаясь построить целый мир, в котором мог бы жить человек. Он не только создавал одежду, но также занимался дизайном интерьера, товарами для отдыха и даже организовал сеть ресторанов так, чтобы стало возможно наполнить все свое существование одним определенным стилем.

И все же следует подчеркнуть, что человек не будет полностью модным, если он всегда следует определенной моде. У человека должен прослеживаться какой-то намек на собственный вкус, исходя, например, из того, каким образом он комбинирует два предмета гардероба. Мода всегда находится где-то между индивидуальностью и соответствием. Для того чтобы быть модой, ей необходимо принимать во внимание как соответствие, так и индивидуальность. Последняя имеет смысл лишь на фоне полной согласованности. Если вы хотите показать свою индивидуальность, вам следует делать это на фоне соответствия. Уже Зиммель указывал, что мода всегда является компромиссом между указанными понятиями. Если появляется перекос в сторону индивидуальности, она выпадает из поля моды. Если же на первый план выходит соответствие, то мода теряет свой сигнал, поскольку в таком случае она больше не выполняет различительной функции и перестает быть модой как таковой. В наше время, когда нормы в значительной степени расширены и зачастую параллельны друг другу, сложно обозначать индивидуальность именно по той причине, что присутствует поле для большого числа вариаций.

Плюрализм в сфере моды не в последнюю очередь является продуктом того огромного количества визуальной информации, которую мы воспринимаем каждый день. Сьюзен Зонтаг[85] утверждает, что определенное общество становится современным, когда оно фокусируется в основном на производстве и потреблении изображений327. В таком случае мы близки к тому, чтобы жить в самом современном из возможных миров. Мы все стали «image-junkies» («визиоманами»), как говорит Зонтаг328. По мнению Хала Фостера[86], мы не можем избежать логики изображении, поскольку последние ведут к потере действительности и одновременно обеспечивают нас чем-то – а именно новыми изображениями – которые позволяют уменьшить или возместить эту потерю329. Картинка становится заменителем реальности. Ханна Арендт[87] пишет: «Действительность мира и его надежность зиждятся на том, что вещи, нас окружающие, имеют большую прочность, чем деятельность, которая их порождает, а также на том, что эта прочность может даже превзойти жизнь тех, кто эти вещи создал»330. Наоборот, мир, в котором срок службы вещей полностью подчинен изменениям в моде, нереален и ненадежен. Для Липовецкого мода в данном случае играет роль идеального наставника в жизни, поскольку она готовит нас к жизни в постоянно изменяющемся мире331. Таким образом, мода должна быть идеальным путеводителем по миру, предпосылки к существованию которого она сама создает. Вопрос в том, может ли она на самом деле выполнять подобную роль?