Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана - Бембер Гаскойн

Роу приехал в Аджмер 23 декабря 1615 года. Он снова заболел и, к вящему неудовольствию Джахангира, не смог выразить свое почтение императору в течение почти трех недель, однако 10 января представился ко двору в четыре часа пополудни на ежедневном дурбаре.[44]Роу увидел императора на высоком троне под балдахином; двое слуг стояли возле голов деревянных слонов и обмахивали опахалами повелителя, обычное положение которого высоко над собравшимися в зале сочетало достоинство с безопасностью. Официальные лица и придворные находились внизу на точно определенном для каждого расстоянии от трона – старшие по положению внутри огороженного узорной решеткой пространства, менее значительные лица во втором ряду, между первой и второй решетчатыми оградами, установленными на некотором возвышении; все прочие участники дурбара стояли за этими пределами, на уровне пола, с трех сторон. Роу заметил, что это выглядело в точности как на спектакле лондонского театра – там актер, играющий роль короля, сидел высоко на троне в самой глубине сцены.

Роу предусмотрительно попросил разрешения приветствовать императора так, как это принято в его собственной стране, и «выражал почтение», видимо поклонившись и при этом махнув рукой у самого пола, как всепокорнейший Озрик;[45]он проделал эту процедуру трижды по мере приближения к трону. Обычный ритуал приветствия при дворе Великих Моголов на деле вовсе не был особо унизительным. Придворный должен был отвесить поклон, прижав ко лбу ладонь правой руки в знак повиновения императору. Акбар ввел распростирание ниц для адептов своей новой религии, но только при личных свиданиях, запретив делать это в собраниях, дабы не задевать религиозные чувства ортодоксов. Хоукинс, однако, описывает тщательно разработанные и отчасти унизительные процедуры приветствия для знатных людей, вернувшихся ко двору после долгого отсутствия. А при Джахангире некоторое время распростирание ниц было обязательным способом выражения благодарности для тех, кто удостоился особого императорского пожалования. Роу, несомненно, боялся попасть в одну из этих двух категорий.

Послеполуденный дурбар был лишь одним из выходов, составлявших ежедневный распорядок императора, распорядок настолько строгий, что Роу называл свою тогдашнюю жизнь «регулярной, как часы, которые исправно бьют в установленное время». Если кто-то из императоров и менял точное время, в которое часы должны пробить, то составные части императорского дня оставались неизменными от Акбара до Шах Джахана. Перед восходом солнца музыканты начинали играть «побудку» для императорского двора, а в самый момент восхода император уже стоял на своем джхарока-и-дарсхан, то есть на «балконе появления». Такой балкон находился высоко на внешней стене каждой крепости или дворца, и простые люди могли собраться внизу и увидеть своего повелителя. Обычай, по которому повелитель ежедневно показывается людям, дабы заверить их, что он жив и здоров, а в государстве все в порядке, существовал издревле, однако новшество, введенное Акбаром, заключалось в появлении государя одновременно с солнцем на небе (правда, и Акбар и Джахангир после выполнения этой обязанности возвращались в постель и спали часа два или больше). По замыслу такое появление перед народом давало простым людям возможность подать просьбу или жалобу непосредственно правителю, и следующие один за другим императоры пользовались разными способами, скорее символическими, нежели практическими, при помощи которых такого рода предметы должны были привлечь их внимание. Хумаюн велел ставить барабан, в который могли бить ищущие правосудия; Джахангир спускал золоченую цепь из окна своих личных покоев в форте Агры – если кто трогал цепь, прикрепленные к ней маленькие колокольчики начинали звенеть; Шах Джахан иногда приказывал спускать с балкона веревку, к которой можно было прикрепить жалобу. Впрочем, такое «балконное правосудие» бывало действенным только в случаях массовых выступлений, как это произошло, к примеру, в 1641 году в Лахоре, когда огромная толпа голодающих вынудила Шах Джахана принять реальные меры для облегчения их участи. Примером того, к каким ухищрениям приходилось прибегать отдельным гражданам, чтобы изложить свое дело государю, может служить случай, когда несколько просителей прикинулись фокусниками, чтобы их допустили к Джахангиру.

В полдень Джахангир снова выходил на балкон и наблюдал за боем слонов или парадом, а в четыре часа пополудни, после того как ударяли в большой барабан, он появлялся перед собранием придворных в диваны ам, или «зале общих приемов», где Роу впервые увидел его. Здесь представляли государственные дела общего свойства, например объявляли о новых назначениях или представляли вновь назначенных лиц; в перерывах выступали борцы или акробаты, которые всегда были под рукой. Затем император удалялся для приватного собеседования с высшими чиновниками; на этих совещаниях обсуждались особо важные вопросы государственной политики, по которым и принимались решения. Каждое такое закрытое совещание именовалось гусл-хана, в буквальном смысле «баня», и полагают, будто такое название обязано своим происхождением обычаю Шер-шаха проводить подобные обсуждения именно в бане и в течение времени, пока его волосы просыхали после купания.

При Джахангире такие совещания имели тенденцию переходить к вечеру в пирушку. У входа телохранители принюхивались к слугам, чтобы определить, не пахнет ли от них спиртным, но, как писал тот же Роу, дела часто «прерывались из-за дремоты, овладевавшей Его Величеством под влиянием паров Бахуса». Иногда в самый разгар совещания император внезапно ложился и засыпал (что не так удивительно, как может показаться, если в условиях жаркого климата люди сидят на ковре среди мягких подушек), после чего все свечи немедленно гасили, а гости удалялись своей дорогой. В более трезвые вечера обсуждение серьезных дел на таких собраниях принимало характер живых и нередко жарких споров. Роу дает обворожительные описания случаев, когда он, не без труда изъясняясь через переводчика-испанца, позволял себе резкие выпады против Асаф-хана и царевича Хуррама в присутствии императора, и, к своему изумлению, убедился, что Джахангир строго выговаривает любимому сыну за то, что тот несправедливо обижает посла.

Главным яблоком раздора между царевичем и Роу было то, что офицеры Хуррама неоднократно реквизировали ящики багажа Роу, в которых в основном находились подарки для императора (возможно, благодаря этим дарам Джахангир столь сочувственно относился к послу). Подарки в обиходе администрации Моголов играли неумеренно большую роль, хотя для Джахангира новизна имела не меньшее значение, чем щедрость; необычная шкатулка со стеклянной стенкой, китайская чашка из белого фарфора и даже рыба, которой Джахангир не пробовал в течение одиннадцати месяцев, встречали в разное время весьма благодарный прием. Роу сообщает, что даже на ежедневных дурбарах те, кто желал лично поговорить с императором, поднимали вверх подарки, принесенные с собой, а после этого обращались со своей просьбой. И многие заранее вручали дары придворным чиновникам, чтобы получить возможность вручить подарок императору. Влияние Роу сильно возросло, когда пришло известие о прибытии английского корабля с приятными «игрушками» для двора, и сам Джахангир бесцеремонно поинтересовался, многое ли предназначено для него. Больше всего он хотел получить английскую лошадь и утверждал, что если погрузят на корабль шесть лошадей, а путешествие вынесет одна, то «пусть она и отощает, он ее откормит». В общем, Джахангир удивлялся тому, что его собрат на английском троне делает ему столь нехитрые подношения, какие передает ему Роу, и Роу отправил весьма резкое письмо в Ост-Индскую компанию с жалобой на низкое качество товаров, которые она ему посылает: линялый бархат, кожаные шкатулки, покрытые плесенью, зеркала с облезшим на тыльной стороне серебром и развалившимися рамками. Позже он добавил, что вынужден тратить собственные средства, чтобы соблюсти приличия. Весьма скромный успех имела английская карета, доставленная в разобранном виде, хотя Джахангир немедленно приказал заменить первоначальную обивку на богатую парчовую, а медные гвозди – на серебряные.