Мир под напряжением. История электричества: опасности для здоровья, о которых мы ничего не знали - Артур Фёрстенберг

Д

Грипп

Если атмосфера иногда электризуется сильнее обычной степени, необходимой, чтобы поддерживать тело в должном состоянии возбуждения, то нервы, должно быть, возбуждаются слишком сильно, и под постоянным действием чрезмерного стимула становятся крайне раздражительными и подверженными болезням.

Ноа Уэбстер, A Brief History of Epidemic and Pestilential Diseases, 1799, p. 38.

Крупные, быстрые качественные изменения в электромагнитной среде Земли случались шесть раз в истории.

В 1889 г. появилось гармоническое излучение линий электропередачи. С этого самого года магнитное поле Земли несет на себе отпечаток частот ЛЭП и их гармоник. Именно в этом году начала подавляться естественная магнитная активность Земли. Это подействовало на всю жизнь на Земле. Эпоха линий электропередачи началась с пандемии гриппа 1889 г.

В 1918 г. началась эпоха радио. В том году построили сотни мощных радиостанций, работающих на низких и сверхнизких частотах – тех самых, которые сильнее всего влияют на магнитосферу. Эпоха радио началась с пандемии «испанки» 1918 г.

В 1957 г. началась эпоха радаров. В том году построили сотни мощных радарных станций раннего предупреждения, усыпав ими все Северное полушарие; они направляли миллионы ватт микроволновой энергии к небу. Низкочастотные компоненты этих волн попадали по магнитным линиям в Южное полушарие, загрязняя и его. Эпоха радаров началась с пандемии «азиатского» гриппа 1957 г.

В 1968 г. началась эпоха спутников. Было запущено сразу несколько десятков спутников, мощность передатчиков у которых была сравнительно низкой. Но, поскольку они уже находились в магнитосфере, они оказали на нее не меньшее воздействие, чем то небольшое излучение, что попадало туда с наземных источников. Спутниковая эра началась с пандемии «гонконгского» гриппа 1968 г.

Две другие технологические вехи – начало эпохи беспроводной связи и активация Программы исследования ионосферного рассеяния высокочастотных радиоволн (HAARP) – принадлежат к совсем недавнему времени, и мы обсудим их позже.

Я даже почти не надеюсь объяснить тонкие различия между нормальной и больной клеткой, если уж мы не понимаем даже основных различий между кошкой и камнем.

Альберт Сент-Дьёрдьи

Как ни странно, «порфирин» – не широко известное слово. Это не сахар, не жир и не белок, не витамин, не минерал и не гормон. Но он лежит куда ближе к основе жизни, чем любые другие ее компоненты, потому что без него мы не смогли бы дышать. Растения бы не росли. В атмосфере не было бы кислорода. Везде, где энергия преображается, везде, где текут электроны, ищите порфирины. Когда электричество меняет проводимость нервов или мешает клеточному метаболизму, в этом принимают прямое участие порфирины.

Когда я пишу эти строки, я вспоминаю о дорогой подруге, которая недавно умерла. Последние семь лет жизни ей пришлось провести без электричества и почти не видя солнца. Она редко выходила на улицу днем, а когда все же выходила, закутывалась с ног до головы в одежду из толстой кожи, надевала широкополую кожаную шляпу, которая полностью закрывала лицо, и очки с двумя толстыми темными линзами. Бывшая танцовщица, обожавшая музыку, природу и прогулки, Бетани оказалась практически брошена миром, в котором ей больше не было места.

Ее заболевание, скорее всего, вызванное многолетней работой в компьютерной компании, – это классический пример болезни, которая известна медицине только с 1891 г.; ее появление стало одним из побочных эффектов внезапного всемирного распространения электрической техники. Связь этой болезни с электричеством была открыта лишь век спустя. Хотя сейчас она считается невероятно редким генетическим заболеванием, поражающим от силы одного человека из пятидесяти тысяч, изначально предполагалось, что она поражает не менее 10 % населения. Ее якобы «редкость» – это в первую очередь результат поведения медицинского истеблишмента, который после Второй мировой войны решил просто спрятать голову в песок.

В конце 1940-х гг. практикующие медики столкнулись с невозможным противоречием. Большинство синтетических химикатов были ядовиты. Тем не менее после войны человечество научилось легко и дешево производить продукцию из нефти, и эта продукция могла заменить практически все потребительские товары, какие можно представить. Теперь благодаря зарождавшейся нефтехимической промышленности, которая дарила нам «Лучшую жизнь с помощью химии»[228], синтетические химикаты готовы были получить повсеместное распространение. Мы носили их, спали на них, стирали ими одежду, мыли волосы, посуду и полы, купались в них, изолировали ими дом, стелили на пол ковры из них, опрыскивали ими культурные растения, лужайки и домашних питомцев, хранили с их помощью еду, покрывали ими посуду, упаковывали в них покупки, увлажняли кожу и ароматизировали свои тела.

У медиков было два варианта. Они могли изучить воздействие на здоровье сотен тысяч новых химикатов, как отдельно, так и в сочетании, которые калейдоскопом накрыли наш мир, но это практически невыполнимая задача. Даже сама такая попытка вызвала бы конфликт с быстрорастущей нефтехимической промышленностью, что привело бы к угрозе запрета большинства новых химикатов и удушению экономического бума следующих двух десятилетий.

Второй вариант – коллективно спрятать голову в песок и притворяться, что население мира не будет отравлено.

Экологическая медицина как специальность появилась в 1951 г., ее основателем был доктор Терон Рэндольф[229]. Ее создание было необходимо: масштабы отравления стали слишком огромными, чтобы их можно было полностью игнорировать. Одного количества болеющих пациентов, брошенных медицинским истеблишментом, оказалось достаточно, чтобы создать спрос на специалистов, которые умеют распознать по крайней мере некоторые из последствий контакта с новыми химикатами и лечить развивающиеся после этого болезни. Но медицинский мейнстрим закрывал глаза на эту специальность, словно ее вообще не существовало, а специалисты подвергались остракизму со стороны Американской медицинской ассоциации. Когда я в 1978–1982 гг. учился в медицинской школе, экологической медицины вообще не было в программе обучения. Химическую чувствительность, прискорбный ярлык, который повесили на миллионы отравленных пациентов, вообще не упоминали в школе. Равно как и порфирию – возможно, куда более подходящее название. О ней до сих пор не говорят ни в одной медицинской школе США.

Повышенную чувствительность к химикатам, как мы помним, впервые описал нью-йоркский врач Джордж Миллер Бирд, который считал ее симптомом нового заболевания. Первоначальная электрификация общества посредством телеграфных проводов принесла с собой целое созвездие жалоб на здоровье, известное как неврастения; эти жалобы включали в том числе склонность к аллергии и значительно пониженную стойкость к алкоголю и наркотикам.