Год Оракула - Чарльз Соул

Но эти два слова – «Уилл Дандо» – ощущались как тикающая бомба.

– Как нужно вам грехов прощенье, – с пафосом произнес коротышка на почти затемненной сцене, – так мне даруйте отпущенье!

Он закрыл глаза, уронил голову на грудь. Погасли огни. Публика осталась сидеть неподвижно.

Уилл посмотрел на сидящую рядом Айрис. Она была одета в облегающее красное платье – короткое и безукоризненное. Уилл был в смокинге – это тоже она помогла ему приобрести сегодня. Совершенно непохожий на тот, что Уилл держал дома – редко отдаваемый в чистку двухсотдолларовый, который надевался для выступлений на свадьбах. Этот был – вещь. Тут же подогнанная по фигуре, пока Уилл ждал в мастерской портного, смакуя рюмку писко.

Айрис посмотрела на него в ответ, слегка приподняв брови в недоумении.

Кажется, Уилл в жизни не видел актера хуже Хосе Питталуги.

Публика заерзала. Уилл не думал, что одинок в своем мнении. Никто ни разу не хлопнул в ладоши, бедняга Хосе стоял на сцене в темноте, ожидая аплодисментов, обещанных ему Оракулом.

Перед спектаклем Уилл успел просмотреть краткое содержание «Бури» и знал, что финал у драмы странный: Просперо в буквальном смысле должен был быть освобожден аплодисментами зрителей, и, видимо, не мог уйти, если никто не хлопал.

Тишина тянулась, и с каждой ее секундой нарастало напряжение. Люди оглядывались по сторонам, будто подстрекая друг друга встать.

Взгляд Уилла вернулся к Питталуге. Тот стоял на сцене, закрыв глаза, одинокий, безмолвный.

Невозможно, подумал он. Предсказания исполняются все. Все без исключения.

Он подумал, не изменило ли что-нибудь его присутствие. Повлияло как-то на предсказание. Возле «Лаки корнер» так не было – скорее уж обратное, но как-то, может быть…

Он не сводил глаз с актера. В мозгу мелькали возможности, голова кружилась от их обилия. Если предсказание на самом деле можно изменить, значит…

Из передних рядов донесся звук – резкий, громкий, будто шутиха лопнула. Питталуга упал – рухнул, где стоял, будто вмиг исчезло все, дающее телу жизнь.

Заахали в ближайших к сцене рядах, где-то повскакивали с мест и бросились по проходу к выходам. Из кулис к Питталуге выбежали рабочие сцены.

Уилл смотрел, сердце колотилось, он хотел себя убедить, что это часть спектакля. Ведь возможно же. Возможно все еще, что это продолжается спектакль. Публика в основном еще сидела в креслах, хотя первые несколько рядов опустели быстро – зрители оттуда понеслись к дверям.

Театр все еще был охвачен ожиданием, в воздухе повисла какая-то тяжесть: что-то случилось, никто не понимал что, и никто не хотел действовать, пока не понял. Секунд пять, быть может, прошло с падения Питталуги. И растущее напряжение было как от искрящего в бурю провода на перекрестке, только и ждущего, чтобы кто-нибудь подошел поближе, на расстояние удара.

И снова звук – на этот раз слева от Уилла.

Он повернулся, увидел старика в черном галстуке. Тот стоял. И аплодировал.

Тут один из собравшихся на сцене возле Питталуги повернулся и крикнул что-то этому человеку – по-испански, Уилл не успел понять. Быстро, коротко, с гневом и болью.

Одиночная овация стихла. Старик медленно опустил руки. Рядом с Уиллом ахнула Айрис, прижав руку ко рту, и этот звук, как эхо, подхватили в публике, постепенно перекрывая сумбурным говором.

– Что там? – спросил Уилл у Айрис. – Я не понял, что он сказал.

Она повернулась к нему с бледным лицом:

– В него стреляли, – сказала она. – Он… он убит.

Напряжение прорвалось – публика бросилась бежать по проходам. Уилл встал, глядя на сцену, стараясь рассмотреть.

Его толкали другие зрители, пробиваясь прочь из ряда, с ними Айрис.

На сцене лежал на спине Хосе Питталуга и блестела, медленно расползаясь, в свете рампы алая лужа.

КРУГИ ПО ВОДЕ

Из театра «Солис» хлынул поток нарядно одетых людей, запрудив Пласа Индепенденсия и медленно заполняя тротуары вдоль Сориано и Бартоломе Митре. Вдали слышались сирены, их звук становился громче.

Зрители не расходились, сбиваясь в кучки, яростно споря о том, что сейчас было и что это может значить. По их спинам тек пот после толкотни на выходе, да еще на летней жаре. Мужчины снимали смокинги, женщины обмахивались программками, но ни у кого не было чувства, что можно уже уходить. Пока что не было.

По всему Монтевидео, по всем его паркам и общественным местам – на Пласа Эспанья в нескольких кварталах от театра, в ухоженном ландшафте парка Родо, на песчаной косе Плайя де лос Поситос, – стояли большие экраны, чтобы все жители и туристы, а не только горстка богачей, могущих себе позволить билеты на само представление, увидели, как Хосе Питталуга сорок третий раз исполняет роль Просперо.

И тысячи людей из всех общественных слоев стояли тесно, разогретые спиртным и уличной закуской – жирными оладьями и пирожками, сэндвичами с соусом чимичурри, запиваемыми нескончаемыми бутылками «Пилзена», «Барбо» и «Мастры». Оглушенные, сбитые с толку, встревоженные люди.

На экранах еще была сцена театра «Солис», где работники экстренных служб – «Скорой», полиции – вместе с потрясенными участниками спектакля возились возле тела Питталуги. Никто не подумал прекратить передачу, хотя смотреть было, в общем, не на что. Картинка на экране напоминала, как может ударить гром с ясного неба.

По какой бы то ни было причине, но Оракул хотел приковать сюда внимание мира. Хотел, чтобы миллионы, если не миллиарды, людей по всей планете видели убийство этого человека. Рациональность этого решения можно было обсуждать, но милосердность его была очень сомнительна.

Началось на пляже. Над толпой взлетела бутылка и разбилась о металлический столб, поддерживавший большой экран, за которым виднелась бухта Монтевидео. Брызнул дождь зеленого стекла вместе с ливнем пены, заискрился в ярком свете от экрана. И тут же полетели новые бутылки, разбиваясь об опоры, о сам экран. Стеклянный дождь ударил по обращенным вверх лицам, послышались крики. Поднялась толкотня, выкрики в поисках хулиганов, дошло до драки.

Экран наконец погас – то ли был поврежден, то ли оператор понял, что происходит, – но было поздно. Критическая точка была пройдена, толпа рванулась с пляжа в город паническим, радостным, пьяным приливом.

Весть разошлась быстро, к группе с пляжа примкнули другие по всему городу – бились окна, переворачивались машины, появились раненые, убитые, сожженные, растоптанные.

Беспорядки длились три дня, пока наконец разгромленную полицию не сменили армейские части, сумевшие восстановить в городе порядок применением силы ко всем без разбора. Наступило напряженное перемирие, а потом блокпост возле центра города забросали зажигательными бомбами. Ответственность взяла на себя группа с названием «Нуэво тупамарос» – в память печально знаменитого освободительного движения шестидесятых-семидесятых[11].