Идеальная для колдуна - Лика Семенова

куда-то в пустоту влажными глазами и едва заметно улыбалась.

— Дети деревенские его дразнить начали. Бывало, вбежит в дом, ничего сказать не может — только плачет. Уткнется мне в колени, руками обхватит со всей силы. Потом перестал плакать — я уж никогда больше в его глазах слез не видела. Один только раз. Сторониться всех стал. Нажжет в печи тонких веточек до углей — и рисует на чем не попадя. Видать, подглядел где. И ладно так у него все выходило, что и бранить грех. Стала я ему тогда бумагу в городе покупать. Он рисовал, потом вытирал рисунки, и так раз за разом, пока бумага держала. Где же мне, простой крестьянке, напастись.

Амели кивнула:

— Я видела его рисунки. Это необыкновенный талант. Никакой бумаги не жалко.

— Вот видишь. Разве дурному такая благодать может дароваться?

— Конечно, нет. Я так и подумала. Сразу так подумала. А что потом?

— А что потом? — тетка Сремонда звучно утерла нос рукавом. — Плотник уж больно искусный у нас был. Заметил его талант, да и позвал подмастерьем. Учил по дереву резать. И красота такая выходила… — Она живо развернулась, открыла шкафчик за спиной и достала деревянный ковш с узорной резной ручкой. Старый, потемневший от времени. — Вот. Его руками.

Амели провела пальцами по гладкому дереву, обводя дивный узор, достойный собора святого Пикары. По длинной ручке вилась изящная виноградная лоза. Прорастала листьями, плодоносила тугими гроздьями. Тонкая безупречная работа.

— Это очень красиво.

Тетка Соремонда многозначительно повела бровями:

— То-то…

Казалось, она очень давно хотела все это высказать, да некому было. Кто бы ее здесь слушал? Демон? Или, может, горбун? Или сам колдун? Конечно, нет. А теперь она только распалялась, будто была не в себе.

— А дальше? Что дальше?

— И все бы ничего, да подрастал он, на девиц стал глядеть. Да и сам каким красавцем стал, даром что немой.

Амели затаила дыхание.

— Все смотрел да рисовал. Все больше лица. До сих пор рисует. Я, мол, тетушка, красоту идеальную ищу… Однажды, на нашу беду у одной молодой графини, из замка неподалеку, карета сломалась посреди деревни. Позвали плотника. А мальчик мой как эту стерву увидал — так и пропал. Все лицо ее потом рисовал — остановиться не мог. Все листы измарал и вытирать не хотел. А та ему и говорит: «Приходи, милый, вечером в замок. Я тебе бумаги за талант твой дам». — Тетка Соремонда многозначительно выкатила глаза: — Он и пошел.

И замолчала, выдерживая актерскую паузу. Амели какое-то время сосредоточенно смотрела в ее лицо, дожидаясь, что вот-вот продолжит, но тетка не торопилась.

— Так дала графиня бумаги?

Соремонда поджала губы и пренебрежительно кивнула:

— Дала — не унесешь. — Вновь помолчала, погрузила пальцы в фасоль в корзинке и зашуршала, перекатывая. — И смотрю: как дело к вечеру, так он собирается, берет свои угли. Объясняет, мол, с натуры рисовать буду. А возвращается только поутру. Почитай, целый месяц ходил. Мальчишка! Усы не проклюнулись!

Амели отстранилась и торопливо прикрыла рот ладошкой, только-только поняв, о чем речь. Даже покраснела, чувствуя, как щеки наливаются жаром:

— Так что ж… эта графиня…

— Да, милая. Наигралась с мальчишкой, как с котенком. Со двора спустила, когда надоел, и прибавила, что тем он только и хорош был, что немой — языком чесать не пойдет. И потому ее тайна самым надежным образом запечатана. Немой да не грамотный.

Амели не выдержала:

— Зачем же она так? Ведь это жестоко.

Она даже едва не расплакалась, представив, какое унижение пережил Нил. Сердце заколотилось, внутри заклокотало от чужой обиды.

Тетка Соремонда скривила губы:

— А ей-то какая беда? Я все тогда молилась, чтобы отозвалась этой шлюхе его боль. Всю ночь рыдал в сарае, меня не подпускал. Чуть не в горячке бился. Рычал, как волчонок. А наутро и след простыл. Я все ноги стерла, всю округу оббегала, видел кто, слышал? Люди лишь сказали, что на заре видели его на дороге. Так и осталась я одна, места себе не находила. Все глаза выплакала. А через месяц приехал в чужой карете, меня забирать.

— Так, где он был?

— Здесь и был. Уж и не знаю, кто на такое надоумил. Кинулся в ноги колдуну. Тот сжалился, дал ему голос, а взамен повелел здесь остаться. Навсегда. Я тогда и не знала, чем он заплатил… — Она будто очнулась, приободрилась, вернулась к фасоли на столе: — А я и не жалуюсь. Сытая, обогретая, и мальчик мой рядом. Разве надо еще что? Все же еще и лучше обернулось.

Амели тоже развернулась к столу:

— Значит, он тоже пленник? И вы?

Тетка Соремонда повела бровями, шумно выдохнула:

— Да, можно и так сказать. Но, замечу тебе, милая, это не самая плохая тюрьма.

Амели вновь взялась за фасоль, стараясь скрыть, как дрожат пальцы. Эта грустная история зацепилась глубоко в душе, будто рыбацким крючком. Было больно и обидно. И теперь казалось, будто она знала Нила очень-очень давно. С самого детства.

И Амели, и тетка Соремонда вздрогнули с громким оханьем, когда со скрипом отворилась дверь. На пороге стоял горбун в длинном кожаном фартуке, сплошь перемазанном глиной. И уродливое лицо, и огромные ладони Гасту были запачканы.

Тетка Соремонда вскинулась, едва не уперла руки в бока:

— Что это ты мне в кухню грязь тащишь?

Тот лишь сверкнул глазами, но ответил на удивление любезно:

— Мне бы кувшин молока, хозяюшка.

Соремонда поджала губы, но ругаться не стала. Полезла в нишу в стене, закрытую деревянными створками, достала кувшин, накрытый салфеткой. Прихватила оловянную кружку и всучила в лапищи горбуну:

— На, пачкун. И грязный в мою кухню больше не входи.

Едва тетка вернулась на место, Амели кивнула на дверь, будто между прочим:

— Чего это он? Грязный какой.

— А ну их, паразитов! Нагваздают кругом, а ты потом убирай.

— Горшки что ли лепят?

Амели, конечно, уже оставила идею о побеге в пустой бочке, но любопытство оставалось любопытством: зачем столько глины?

Кухарка ничего не ответила, лишь махнула рукой и вернулась к своей фасоли. Теперь молчала. Сосредоточенно тыкала пальцем. Хорошая она. Добрая. Разве такая плохого пожелает? Может статься, и дело говорит.

Амели встала из-за стола, уперлась кулаками в столешницу:

— Тетушка Соремонда, пирог буду печь.

Глава 29

Амели провозилась с пирогами до самого вчера. Тетка Соремонда не мешала, лишь одобрительно поглядывала. Выспрашивала про миндальное тесто, восторженно качала головой, когда помогала выливать горячий сахарный сироп во взбитые белки. Где-то раздобыла свежей вишни